нет диссидентского движения (правозащитной его части) – все это происходило при Брежневе. Иногда – при его соучастии, иной раз – при его самоустранении.

В серьезнейшей ссоре с соратниками и прежде всего с руководством армии он пробивал договор ОСВ-2. Это было как раз в ноябре 1974-го, перед тем как первый Брежнев, активный и коммуникабельный, уступил в 1975-м место второму – немощному и карикатурному, утратившему юмор, принимавшему неумеренную лесть и глотавшему в индустриальных масштабах “успокоительные” таблетки.

Состояние взвинченности чередовалось с периодами апатии. По замечанию Фалина, наблюдавшего эти процессы с близкого расстояния, “не по летам старый человек, числившийся лидером великой державы, отдавался в общество телохранителей и обслуги… После 1975 года Брежнев являлся лишь номинальным руководителем партии и страны. Фактически правили другие”. Кто? То самое коллективное руководство. Андропов, Черненко, Громыко, Устинов, ну, и Брежнев, принимали принципиальное решение о вводе войск в Афганистан – это был последний ресурсно и морально самоубийственный жест империи.

…Как-то летним днем году в 1980-м мой брат с женой и маленькой дочкой гуляли в окрестностях Сколкова недалеко от дачи Брежнева. И случайно наткнулись на готовый к отъезду кортеж. Почему-то дверь автомобиля была открыта, кортеж еще не тронулся, на сиденье в некоторой прострации сидел Леонид Ильич. “Иди, подари дедушке цветочек”, – сказали моей племяннице родители. Она отнесла цветочек дедушке, Брежнев принял его благодарно и прослезился. Никто из охраны не положил членов моей семьи мордой в траву и не заподозрил в ребенке иностранного шпиона.

Эпоха Брежнева заканчивалась. Он вполне мог сказать, многозначительно кивая наверх, мол, я не против изменений, но что подумают “наверху”. К слову, однажды именно так выразился Косыгин, когда обнаружил несуразицу, вставленную в его речь, несуразицу, которая появилась непонятно откуда. Кто был этот товарищ “наверху”? Не кто, а что. Система была сильнее своих вождей. Они признавали эту силу и подчинялись ей. В результате Система ослабла вместе с вождями и рухнула.

Великий Горби: как страна получила свободу и не воспользовалась ею

Книги Горбачева и о Горбачеве – часть моей коллекции исторической литературы. О Михаиле Сергеевиче писали много, в том числе и прежде всего его экспресс-секретарь Андрей Грачев. Но его собственные книги – важный источник для тех, кто хотел бы понять историю страны. Однако тех, кто этого хотел бы, очень мало. Проблема даже не в ограниченной способности слушать, вникать и понимать, а в принципиальном и агрессивном нежелании слушать, вникать и понимать…

А на одной из книг – автограф Горби. Вряд ли он меня запомнил после нескольких групповых встреч, но зато я помню его по-крайкомовски крепкое дружеское похлопывание по плечу. Хорошо еще, я устоял на ногах после этого снисходительно ободряющего жеста.

Наша эпоха удивительно поверхностна. Она все упрощает. Что сейчас думает большое чудище по имени Большинство? Оно говорит: перестройку не надо было начинать; она принесла больше плохого, чем хорошего; Горбачев развалил СССР.

Вероятно, с Михаилом Сергеевичем Горбачевым – как с Великой французской революцией, – рано подводить итоги. Слишком близко стоит та эпоха, чтобы оценить циклопический масштаб того, что сделал бывший секретарь ЦК по прозвищу Комбайнер. И слишком далеко, чтобы общество помнило детали того, чего стоило Горбачеву переделать страну и самого себя.

Идея как материальная сила

“Он управлял теченьем мысли и только потому страной” – так написал Пастернак о Ленине. Но это более чем справедливо по отношению и к Хрущеву, и к Горбачеву, и к Ельцину. Вопреки марксистской формуле сознание, точнее, идея свободы определяла в эпохи этих лидеров бытие нации, а не наоборот. В полном согласии с другой марксистской формулой идея, овладев массами, становилась материальной силой. Идея свободы породила романтический ленинизм и оттепель хрущевской поры. Идея демократии и гласности питала горбачевскую перестройку, раскрепощала огромные массы людей. Идея преобразования экономики и общества в ельцинский период вернула Россию спустя огромную толщу десятилетий к рыночной экономике, частной собственности, универсальным ценностям и правам человека. То есть подтолкнула Россию к Европе.

Казалось, что это навсегда. “Мавры” – Горбачев и Ельцин, в политике – антагонисты, в философии истории – лидеры свободы, – сделали свое дело, “мавры” могли себе позволить уйти.

Но оказалось, что лидеров такого типа в России больше не будет. Оказалось, что вместе с ними стала медленно уходить идея свободы, а страна начала отворачиваться от Европы. Между тем они и ушли так, как уходят политики подлинно демократического толка – и это с их-то обкомовско-крайкомовским воспитанием! Они ушли добровольно. Они уступили место. Они не цеплялись за власть до побеления пальцев и посинения губ. Уходя, они произнесли лучшие за множество десятилетий прощальные речи. Ельцину хватило мужества извиниться за возможные ошибки, Горбачев призывал не растранжирить демократические завоевания.

Этих лидеров, которые, повторюсь, в политическом смысле были врагами, история поставила в один ряд как реформаторов и, если говорить в терминах XIX века, освободителей.

Гордость и предубеждения

Горбачев ошибался. У Горбачева были предубеждения.

Черно-белый памятник Хрущеву на Новодевичьем отражал противоречивую натуру Никиты Сергеевича, в годы правления которого было и подавление венгерского восстания, и Новочеркасский расстрел рабочих, и Карибский кризис, который он спровоцировал. Но он дал свободу и реабилитировал множество невинных и замученных страшной диктатурой людей. Он изменил, пусть и на время, атмосферу в стране.

У Горбачева были, особенно в конце правления, тяжелые эпизоды – например, Вильнюсские события января 1991 года. Бывшему секретарю крайкома, а затем ЦК непросто давались многие шаги. В частности, Михаил Сергеевич долго не мог признать существование секретных протоколов пакта Молотова – Риббентропа. Тянул он и с признанием Катыни. Но ведь в результате признал и то и другое.

Михаил Сергеевич цеплялся за Ленина. Это сейчас может показаться смешным. Но он противопоставлял его Сталину, а это уже не смешно и очень серьезно. Горби начал вторую десталинизацию, которую до конца не довел потом даже Ельцин.

Настаивая на гласности, Горбачев долго скрывал детали Чернобыльской аварии. Начиная реформу экономики, зашел не с той стороны – начал накачивать госинвестициями машиностроение. Из-за “ускорения” настоящие реформы задержались года на два. Но ведь потом, со времени июньского пленума 1987 года, начались. А затем – затормозились. Именно Горбачев и его министры не решились на либерализацию экономики. Последствия расхлебывали Ельцин с Гайдаром.

Горби допустил выборы, но с “красной сотней”. Он выпустил на волю демократическую энергию, освободил Андрея Сахарова, но того же Сахарова не уберег от шельмования. Он купался в популярности, отменил шестую статью,