Кэтлин наконец протиснулась в зал собраний. Давка могла быть и хуже – намного хуже, если судить по воодушевлению, царящему среди коммунистов. Коммунисты и их профсоюзы будут продолжать свои попытки, всякий раз устраивая беспорядки в той или иной части города в надежде на то, что это запустит цепную реакцию в других районах. Чем лучше они приготовятся, тем больше вероятность того, что их усилия увенчаются успехом.

И когда это произойдет, речь будет идти не о протестах непокорных рабочих.

А о революции.

– Внимание! Внимание!

Собрание уже началось, ораторы сменяли друг друга, и Кэтлин села, надеясь, что ничего важного она не пропустила. Теперь уже не имело особого смысла отслеживать их дальнейшие планы, поскольку Алые и так знали, что коммунисты почти достигли своей цели – что финальное восстание уже на подходе.

– Ради чего мы восстаем? – вопросил выступающий оратор. – Ради чего стремимся к переменам? Ради нашей выгоды? Ради собственного покоя?

Кэтлин потянула себя за косу. Ее мысли обратились к Розалинде – минувшей ночью, придя в себя, ее сестра продолжала молчать.

– Государство будет и дальше нас подавлять. Закон и дальше будет нас надувать. Любой, кто провозглашает себя спасителем нашего города, есть обманщик. Все цари и короли суть тираны; все правители суть воры. Революция – это не про выгоду и не про покой. Это только про свободу.

В зале для собраний члены партии начали подниматься на ноги. Отодвигаемые стулья резко зацарапали по полу. Кэтлин не стала вставать, она только слушала и смотрела. Она не боялась выделяться. Никто не обращал внимания на последний ряд, собравшиеся сосредоточились на ораторе, который стоял впереди.

– Живущие в нашем городе гангстеры приносят нас в жертву ради своей гордыни, ради своей бессмысленной кровной вражды. Живущие в нашем городе иностранцы приносят нас в жертву ради богатства, ради груд золота, хранящихся на их кораблях. Но мы освободимся от этих цепей! Кто они такие, чтобы говорить нам, что делать? Кто они такие, чтобы наказывать нас, когда им вздумается?

Его слова обрушились на нее, словно приливная волна. Кэтлин вдруг захотелось схватиться за живот, она чувствовала, что не сможет справиться с правдой, которая начала завязываться внутри нее в узлы. В самом деле, кто такие члены Алой банды, чтобы сечь Розалинду до крови только потому, что они решили, будто она недостаточно предана им? Разве они вправе причинять другим боль? Почему они живут вот так, падая перед господином Цаем на колени просто потому, что так заведено? Если он захочет, чтобы они умерли, то у Кэтлин и Розалинды не будет иного выхода, кроме как подставить головы под лезвие меча. Покровительство ничего не стоит, если оно зависит от прихотей и желаний одной семьи. Не этому Кэтлин клялась в верности. Она хотела порядка – она хотела порядка под контролем Джульетты.

Но если ради достижения порядка человеку надо трепетать от страха, возможно, такой порядок того не стоит.

– Восстаньте! – сказал оратор на сцене. – Мы слишком долго томились, слишком долго страдали. Мы должны восстать!

Наконец Кэтлин тоже встала и начала аплодировать.

* * *

Алиса грызла свою вилку, свесив одну ногу с края крыши.

Она сидела на крыше штаб-квартиры Белых цветов, подставив лицо холодному ветру, и листала досье, которое стащила из кабинета отца. Ее спальня находилась внизу, теплая и уютная, но туда в любую минуту мог войти Рома или кто-то из Белых цветов, а допустить этого было нельзя, пока она выведывала чужие тайны. В поисках уединения она поднялась сюда, на крышу, держа в одной руке тарелку с пирожными, а в другой – папку с досье.

Она подцепила вилкой еще один кусочек пирожного и начала задумчиво жевать. Когда она перелистнула очередную страницу, вдалеке послышался шум – грубые крики, обычно предшествующие схватке. Алиса напряглась, зная, что ей придется спуститься в дом, если перестрелка начнется где-то поблизости, но пока что она видела только пустые переулки, хотя шум становился ближе. Несколько долгих секунд Алиса продолжала напряженно всматриваться в улицы, но в поле ее зрения не было движения, только ее светлые волосы полоскались на ветру.

– Странно, – пробормотала она, решив пока остаться на крыше.

Она перевернула страницу. Это досье она стащила только потому, что, на секунду заглянув в кабинет отца, увидела, что оно лежит на столе. До нее доходили слухи о том, что в банду просочились коммунисты, и ей было любопытно. В последнее время Рома был занят, хотя Алиса не знала, пытается ли он разыскать коммунистических шпионов или ищет что-то еще. Никто никогда ничего ей не говорил. Никто не обращал на нее никакого внимания, кроме тех случаев, когда им надо было встрять в ее дела и сказать, что явились ее учителя.

Жаль, конечно, но вряд ли в досье, которое она стащила, есть что-то важное. В этой папке содержались биографические справки о деятелях Гоминьдана, но здесь не было ничего, кроме базовых сведений. Газетные вырезки, касающиеся Чан Кайши. Несколько карт, полученных от шпионов, которые наблюдали за Северном походом. Более или менее интересным здесь было только одно – информация о генерале Шу, о котором публике было мало что известно. Когда Алиса дочитала его файл до конца, она выяснила только одно – у генерала Шу есть внебрачный сын. Это занятно, но какой от этого толк?

– Эй!

Алиса отложила папку и посмотрела вниз. Теперь, когда ее внимание привлек крик, она решила рассмотреть, что там происходит. Оказалось, что это вовсе не бой. Она прищурилась и, увидев плакаты, поняла, что дело, вероятно, не в кровной вражде. По улице двигались протестующие.

– Ух ты, – тихо проговорила Алиса. – Теперь понятно.

Она засунула папку под мышку, взяла тарелку и вилку. Пробежав по крыше, она свесилась вниз, и, обхватив наружные столбы ногами, соскользнула на землю. Она приземлилась в узком переулке за домом, ее ботинки хлюпнули по грязи, а локтем она ударилась об один из цветочных ящиков, закрепленных на карнизах окон первого этажа. Нельзя допустить, чтобы ее увидели с этой папкой перед фасадом дома, поэтому она просто зайдет через заднюю дверь, иначе…

Кто-то преградил ей путь. Она остановилась и, прежде чем успела убежать, ей на голову накинули мешок.

* * *

На территории Белых цветов протесты достигли небывалого накала, протестующие выходили на тротуары, врывались в доходные дома, круша все и вся. Когда Рома вышел из блатхаты, в которую зашел – еще один этап в выяснении личности того француза, состоящего в рядах Белых цветов, – один из рабочих