Тайлеру не терпелось выйти в город. Все они никчемные бездельники, болтающие, вместо того чтобы действовать. Из-за этого нового переполоха никто не обращал внимания на то, что произошло с запасом их вакцины. Чудовища проникли в их лабораторию, о которой знал только ближний круг Алых. Почему никто не высказывает подозрений? Неужели господин Цай нисколько не обеспокоен?

– …не так ли?

Выйдя из задумчивости, Тайлер потушил свою сигарету в пепельнице и поднял взгляд на Аньдуна и Каньсуня. Они ходили по комнате взад и вперед, а Тайлер сидел на кушетке перед огромным окном в пол. Внизу, на перекрестке перед танцевальным залом «Байлемэнь» царила сутолока – жители Шанхая торопливо сновали туда-сюда, будто у них не было ни одной лишней минуты. Время от времени кто-то поднимал взгляд и скользил глазами по вывеске на фасаде танцевального зала, на которой печатными буквами было написано: «ПАРАМАУНТ». Наверное, им было видно интерьеры второго этажа, всю эту роскошь, которой Тайлер мог наслаждаться в любое время дня. Остальному же Шанхаю это было недоступно.

– Ты что-то говорил? – спросил Тайлер хмурясь.

Аньдун молчал, похоже, гадая, действительно ли Тайлер не расслышал его или дает ему шанс взять свои слова назад. Когда стало ясно, что Тайлер не сердится, Аньдун прочистил горло и сказал:

– Я говорил о том, что бесполезно пытаться чинить препятствия силам коммунистов. Наша численность сокращается, а их число растет. Мы ведем кровную вражду, которая требует нашего внимания, а их ничто не отвлекает от достижения их цели.

Тайлер кивнул. Он слушал только краем уха и ответил без особого энтузиазма.

– Кому какое дело до того, что хорошо, а что плохо.

Тайлер взял из пачки новую сигарету, но не закурил ее. Ох уж эта кровная вражда. Эта клятая кровная вражда и эти клятые Белые цветы, которые лишают их средств и людей или переманивают людей на свою сторону – вот паразиты! Что в них есть такого, что им удается настраивать людей против собственной семьи? Джульетта и ее шуры-муры с Ромой Монтековым. Розалинда и эта ее любовная связь.

Возможно, дело в том, что речь идет о женщинах. Возможно, они просто слабы.

Тайлер чиркнул спичкой. Закурив сигарету, он подбросил пачку в воздух, и Аньдун поспешил поймать ее, не дав ей упасть на пол. Он осторожно достал одну сигарету, пожевал ее губами и, будто прочтя мысли Тайлера, спросил:

– Так что вы собираетесь делать с Джульеттой?

– А что я могу с ней сделать? – ответил Тайлер. Он затянулся сигаретой и едва не закашлялся. Ему никогда не нравилось курить эти штуки, он делал это только для того, чтобы чем-то себя занять. – Если она не желает сознаваться в своих грехах, то я не могу ее заставить. И она будет просто продолжать разлагать нас изнутри.

Она даже не понимала, что делает. Тайлер не сомневался, что Джульетте – его кузине, которая всегда из всех вила веревки, – никогда даже не придет в голову, что она может что-то сделать не так. Что ее поведение отдает изменой, даже если открыто она и не переходит на сторону врага. Сочувствие к Белым цветам – это слабость. Любовь к кому-то из Белых цветов – это прямой удар по Алым в их кровной вражде. Джульетта может с таким же успехом выстрелить себе в голову – ведь она угрожает будущему той самой банды, которую ей предстоит возглавить.

Он все еще не знал, чему верить, – не знал, имеет ли она отношение к исчезновению вакцины. Именно она убила первое чудовище; в таком случае так ли невозможно представить, что она завладела пятью другими чудовищами? Она хотела сделать вакцину доступной всему городу; разве так уж невероятно, что ради достижения этой цели она украла ее?

Но зачем ей вакцина, если чудовища у нее под контролем? Это не имело смысла. Что-то тут не сходилось.

Разве что их контролирует не она сама, а Рома Монтеков, а она не находит в себе сил восстать против него.

Тайлер вскочил на ноги, и Каньсунь посмотрел на него с любопытством. В панорамное окно лился яркий свет, по улице двигался торговец с лотком, отражаясь в зеркальных витринах. Отсюда, с высоты, были бы хорошо видны чудовища, если бы они появились, но хаоса с участием сверхъестественных существ не наблюдалось, были только забастовки и протестные акции с участием людей.

Если чудовищами управляет Рома Монтеков, то Джульетту еще можно спасти. Тайлер верил в это. Алые были превыше всего, и как бы это ни было горько, в их число входила и его кузина. В их жилах текла одна кровь. Если поставить ее перед выбором: мы или они, если она увидит, как расколот город, то осознает, что стоит на кону. И перестанет творить глупости под влиянием Белого цветка.

– Что Рома Монтеков ценит больше всего?

Аньдун заморгал, ошарашенный этим вопросом, Каньсунь сложил руки на груди и поднял плечи к ушам, обдумывая слова Тайлера.

– Какое нам дело до Ромы Монтекова? – удивился Аньдун, но Каньсунь и Тайлер смотрели в окно на толпы, становящиеся все плотнее.

Тайлер бросил сигарету в пепельницу. Его пальцы были обсыпаны пеплом, обжигающим их. Человеческое тело так ненадежно. Ему стоило родиться зверем.

– Пошли, – сказал он, направившись к двери. – Протесты вот-вот начнутся.

* * *

Улицы были полны народа, люди стояли так плотно, что блокировали вход в зал собраний, куда надо было зайти Кэтлин.

Она поморщилась и попыталась пробиться сквозь толпу, выставив локти. Это не очень помогло ей избежать толкотни, но позволило немного срезать путь. Что ж, могло быть и хуже – коммунисты могли бы организовать забастовку, которая бы сковала весь город, но протесты идут только в его центральной части.

– О боже…

Кэтлин едва успела пригнуться, чтобы плакат, который держал один из рабочих, не ударил ее по лицу. Рабочий быстро взглянул на нее, прежде чем двинуться дальше, ее собственный взгляд был прикован к красной повязке на его руке.

«Какого цвета человеческая кровь? – не так давно спросила ее Джульетта. – Алого или красного, как кумач рабочих?»

Когда Кэтлин подняла руку, чтобы заслонить глаза от солнца, красная нитка на ее запястье стала похожа на драгоценный браслет, четко выделяющийся на фоне ее кожи. Это была нитка алого оттенка, цвета Алых, чистого цвета, используемого только для обозначения принадлежности к клану. Цвет кумача рабочих был более тусклым, он был боевым и отчаянным. Этот цвет давно расползся во все стороны, как это делает разбушевавшаяся