– Я хочу, чтобы ты поехал за Констанс.

– Я однажды сделал это, Филип, и не склонен повторять. До свидания.

Повернувшись, он зашагал прочь, сунув руку в карман. Но Гастингс не собирался отступать. Если он что задумал, то не отступится, пока не добьется своего.

– Она спасла тебе жизнь, ты это знаешь? – Голос Филипа разнесся эхом в пустом холле.

Джозеф обернулся.

– Я знаю. Она спасла меня от бандитов. Но это старая новость. Еще раз до свидания, сэр.

– Нет, не это. Она пошла к Дизраэли после твоего ареста.

Джозеф остановился и вернулся назад.

– Что ты сказал?

– Она поехала в Лондон просить лорда спасти тебе жизнь.

– Я полагал, что это сделал твой отец. Я уже поблагодарил его, и не раз. Твой отец был у Дизраэли.

– Мой отец один не смог бы добиться этого, мой дорогой друг. Он не знал всей этой истории. Лишь после того, как лорд выслушал отца и сопоставил его рассказ с просьбой Констанс, он смог разобраться в том, что все это результат вражды между принцем и Джоном Брауном. Ты же оказался мальчиком для битья. Теперь можешь идти, Смит. У тебя слишком много важных дел, чтобы слушать старые новости.

Сказав это, Филип с размаху плюхнулся в кресло. Джозеф не раздумывая упал в свое. Друзья заказали еще бренди. Их беседа в клубе затянулась на много часов.

Нью-Йорк-Сити

Апрель 1875 года

Дети семейства Маккензи были как всегда веселы и шаловливы. Их жизнерадостность была заразительной. Когда они наконец направились по Пятой авеню, то оказалось, что Лидия не застегнула перчатки, а Гюнтер так и не успел как следует завязать шнурки на ботинках.

Обычно Констанс удавалось предупреждать подобные небрежности своих неисправимых питомцев. Но, сказать по правде, ей нравилась живость этих детей, их порой несносные манеры и даже милая шепелявость Гюнтера. В особняке на одной из Восточных тридцатых улиц жизнь всегда била ключом. Миссис Маккензи всегда спешила на одно из своих благотворительных заседаний, а полковник каждый день приводил в дом кого-либо из коллег с Уолл-стрит.

Все, кто знакомился с Констанс, отмечали ее особый акцент, который им казался изысканным и благородным.

– Она из Англии, – пояснила миссис Маккензи одной из подруг, спеша на заседание Фонда защиты детей от жестокости общества. – Она была невестой английского герцога.

– Что ж, – глубокомысленно заметила та, – лучше быть гувернанткой в Америке, чем герцогиней в Англии. Я всегда так говорила.

– Вы правы, – вежливо согласилась миссис Маккензи. – Вы абсолютно правы, миссис Эпплтон.

Констанс не стремилась опровергать подобные заблуждения. В свое время она воспользовалась представлением англичан о ней как о дикарке из Америки и теперь смирилась с тем, что ее считали почти герцогиней. Иногда ей это помогало.

Разумеется, подлинной правды о ней никто не знал.

Но в это утро ее ждал настоящий удар. Виола, новая леди Филип Гастингс, прислала ей письмо с последними сплетнями.

– Не беги так быстро, Лидия, – остановила Констанс девочку, которая, опередив гувернантку, спешила завернуть за угол.

– Советую послушаться, Лидия, а то мисс Ллойд увезет тебя в Лондон и заточит в Тауэр. Ты умрешь там страшной смертью, как маленькие принцы. Разве не так? – Мальчик посмотрел на Констанс.

– Я лично не виновата, Гюнтер, в этом злодеянии, – призналась она, сжав ладонью ручки мальчика. – Это совершила моя прапрабабушка, – с тяжелым вздохом раскаяния довершила она.

Глаза мальчика расширились от восторга.

Они пересекли Пятую авеню и направились к зеленому оазису парка, перейдя через булыжную мостовую, забитую всеми видами транспорта от экипажей до омнибусов, пролеток и красивых карет, то и дело высаживающих пассажиров прямо на мостовую. Дома по восточной части улицы были залиты весенним утренним солнцем, представая во всей своей красе кричащей роскоши и претензиях. Воздвигнутые на крохотных участках земли, они тем не менее своим видом привлекали внимание.

– Лидия, осторожно! Берегись лошади, – предостерегающе крикнула Констанс, когда девятилетняя девочка своевольно шагнула на мостовую.

– Она так и рвется в Тауэр, мисс Ллойд, – пробормотал шестилетний Гюнтер.

– Да, по меньшей мере в Тауэр, – улыбнулась Констанс.

Зоопарк, размещавшийся в городском парке, в этот солнечный день был полон любопытной детворы с радостными, оживленными лицами. Пахло жареной кукурузой, солеными орешками, липучей карамелью и засахаренными яблоками. К этим приятным ароматам примешивались запахи открытых загонов с зебрами и вольеров со львами, хотя один старый лев в это солнечное утро предпочел спать, похрапывая.

Когда они достигли клеток с обезьянами и Гюнтер с Лидией надолго задержались здесь, посмеиваясь над проказами мартышек, Констанс села на скамью, с тем чтобы поразмыслить над письмом, которое пришло сегодня с утренней почтой. Вынув его из сумочки, она снова перечитала то место, которое ей показалось самым главным.

«… А вот и самая удивительная из новостей, Констанс. Приехала моя дорогая Абигайль. Как ты знаешь, она недавно овдовела. Но с ее приездом в Гастингс-Хаусе нет ни печали, ни траура, потому что она снова собирается замуж, ты хорошо знаешь за кого! Могла бы ты в это поверить? Она собирается стать мне близкой подругой, но не только благодаря этому браку. Как бы мне хотелось, чтобы ты была здесь и разделила нашу радость…».

Этого было вполне достаточно. Констанс была, разумеется, рада за Виолу, но узнать о браке Джозефа и Абигайль – это было выше ее сил. И все это в такой прекрасный солнечный день!

Гюнтер повернулся к ней, умело изображая почесывающуюся мартышку: нижняя губа отвисла, левая рука через голову пытается ухватить правое ухо.

– Будешь так кривляться, дорогой, обязательно приглянешься какой-нибудь мартышке на их конкурсе дебютанток, – предупредила его Констанс.

Лидия, обернувшись, одобрительно улыбнулась, но не съязвила и снова повернулась к клетке с обезьянами.

Нет, подумала Констанс, она совершенно счастлива. Она снова дома, в Америке, хотя и не такой, какую знала когда-то; а немного странной, незнакомой Америке, слишком стремительной и быстрой, так что порой Констанс боялась за свою жизнь, отправляясь за покупками в самый большой дамский универмаг или когда переходила Бродвей. Здесь речь была быстрой, мужчины вечно озабочены и куда-то спешат. Женщины тоже всегда чем-то заняты, независимо от их положения в обществе.

Никто здесь не остановится, не присядет, хотя бы даже на минутку.

Констанс тоже стала привыкать к этому ритму, не потому, что у нее было много дел и она спешила. Семья Маккензи была более чем великодушной и не ограничивала ее в свободное время. Она сама искала занятия, занимая себя всем, чем только возможно. Чем больше она будет занята, тем меньше будет думать о Джозефе.