Ольга приложила пальцы к стене. Повозилась, пристраивая. Чуткая подушечка указательного пальца ощутила ровный провал. Девушка осторожно обвела странное углубление ногтем, словно прорисовывая. Палец скользнул по краю впадины, небольшой, с копейку диметром, а ноготь вообще ушел вглубь.

— Дыра, — удивленно констатировала Славина. — Дыра!

— Это не дыра, Оль, это — замочная скважина. Одна из двух.

— А где вторая? — недоверчиво поинтересовалась Ольга, быстро ощупывая стену вокруг и не находя ничего прохожего на первую правильную дырку.

— Выше и левее, — так же хрипло подсказал Барт.

Девушка медленно и осторожно начала поглаживать стену в указанном направлении. За спиной, она слышала, громко и влажно дышал Макс.

Очередной маленький квадратик… Еще один…

— Есть! Макс! — Славина тоже перешла на шепот. — Только они такие маленькие, даже мизинец не пролезает!

— Ничего, это не страшно! У тебя есть какой-нибудь косметический карандаш или помада?

— Зачем?

— Чтобы пометить отверстия!

— Помада! Гигиеническая. Вот тут, в кармане, доставай! — Ольга по-прежнему держала указательные пальцы обеих рук в чудесных впадинах, даже на секунду боясь их потерять.

— Гигиеническая? Это — прозрачная? Не пойдет, — приговорил Макс. — Еще что-нибудь есть?

— Духи… Ручка шариковая, — стала перечислять девушка.

— Не надо…

— Пластырь! У меня есть пластырь! — обрадовалась Ольга. — В рюкзаке, верхний кармашек под молнией! — и повернулась спиной, чтобы Максу удобнее было влезть в маленький рюкзачок, пристегнутый за спиной. — Я его всегда с собой ношу, вдруг ногу натрет!

Пальцы от спасительных дырок Ольга отняла только тогда, когда Барт тщательно прилепил рядом ярко белые ленточки лейкопластыря.

— Ну, теперь нужен ключ, — почти заискивающе произнесла девушка.

Барт молча возился с лестницей, разглядывая ее и так и этак, разворачивая под лучами света то одним, то другим углом.

— Ничего не понимаю! — бормотал он. — Как ее можно использовать?

— А если это не она? — робко предположила Ольга.

Ответом ее не удостоили.

— Это должно как-то разбираться! — продолжал беседовать сам с собой Макс. — Оля, постарайся очень медленно вести лучом по стойке! Очень медленно!

Чтобы дрожь руки не мешала лучу света падать прямо и правильно, девушка перехватила собственный локоть второй ладонью, прижала плечо к стене. Строго зажатый с двух сторон фонарик давал точно направленное ясное пятно, которое медленно, как солнце на небе, передвигалось вниз, строго по темной металлической стойке.

Лестница состояла из трех равновеликих сочленений.

Макс разобрал одно, второе…

— Есть! — закричал он так, что у Ольги мгновенно заложило уши, а крик еще какое-то время метался по периметру каменного мешка, отражаясь от стен и нещадно лупя по ушам. — Есть! — повторил он тихо и облегченно, показывая спутнице последний, третий кусок лестницы, отсоединенный от остальных.

Штыри, которыми это последнее звено входило в пустотелую трубу общей стойки, были явно из другого металла, светлые и блестящие, кроме того, на них виднелись глубокие, спиралевидные зазубрины. Скорее, не зазубрины, а резьба, как у обычного винтового ключа. Только очень большого.

— Ну, Оленька, — Макс поднялся, глаза его странно и ярко горели. — Ну, начнем, благословясь?

Он размашисто перекрестился, пристроил к впадинам, обозначенным сверкающими полосками пластыря, кусок лестницы, и бережно, словно в руках у него был не металл, а тончайший фарфор, стал погружать блестящие штыри в узкие дырки.

Ольга, до зуда в ладонях, представила себе свой квартирный замок: такая же узкая дырка, круглый винтообразный ключ. Вот она подходит к двери, приставляет его к скважине, резко надавливает и…

Раздался довольно громкий двойной щелчок, затем характерный скрип пружин.

Освещаемая сразу двумя пучками света — от камеры и от фонарика — темная каменная плита легко поехала влево, открывая темный проем, в котором светящиеся лучи — и один, и другой — тут же потерялись…

* * *

Главврач областной больницы дождался тихого щелчка дверного замка, после этого дверь тихонько поползла прямо на него, и в дверях возник здоровенный спецназовец с лицом, закрытым черной маской.

— Все в порядке, только стекло придется поменять.

— Хорошо, — пожал ему руку главврач, — спасибо.

Спецназовец вышел, как и вошел, через окно.

Главврач обошел капсулу, вгляделся через специальное окошко в безмятежное бледное лицо совсем молоденькой девушки, лежащей внутри. С силой потер виски:

— Прости, девочка, постарайся выжить…

Твердо и целенаправленно он пересек коридор, отворил дверь реанимационной палаты и нос к носу столкнулся с зав отделением, который, тяжело сгорбившись, как раз выходил в коридор.

Реаниматолог, увидев главврача, остановился, взглянул на начальство с немой горечью и, невежливо отодвинув его с дороги, вышел из палаты.

— Кто старший дежурной бригады? — не терпящим возражения тоном спросил главный.

— Я, — стянул с головы зеленую шапочку немолодой доктор.

— Больной готов к перемещению в капсулу?

— Это уже не требуется, — тихо ответил врач.

— Я не спрашиваю вашего совета, коллега, — наставительно произнес главный. — Я отдаю распоряжения!

Неподвижно застывшие вокруг молодого Шубина врачи и медсестры опустили глаза.

— В чем дело? — требовательно и сварливо осведомился главный. — Вы слышали приказ?

— Капсула уже не поможет, — в упор взглянул на главврача старший. — Больной умер.

* * *

В просторной пещере что-то неуловимо переменилось. Если всего десять минут назад во время таинственного обряда сама атмосфера казалась приподнятой, волшебной и даже праздничной, то теперь все вокруг выглядело угрожающим. Само сияние факелов, радостное и воздушное, вдруг затяжелело, в языках пламени заметно прибавилось красных отсверков, и невесомая таинственная игра света и тени под куполом приобрела багрово-оранжевый оттенок, разом сделав воздух в подземелье хмурым и тревожным.

Переменились и лица людей. Куда-то исчез восторженный блеск из распахнутых глаз. То ли растворился в напряженном загустевшем пространстве, то ли сам по себе сменился на иной, стальной, жесткий, не ласкающий, а вспарывающий плотную душную атмосферу.

Мужчина, стоявший в центре рядом со стариком, чеканно произносил слова из старой книги, проговаривая, казалось, каждую букву. Четкая немецкая речь звучала громко и торжественно. По слаженно шевелящимся губам присутствующих было видно, что зачитываемые вслух слова всем хорошо известны. Более того, каждый может повторить их сам, не заглядывая в книгу.