Мне самому стало противно оттого, что я такой дурак и слабак, пусть и ненадолго, но все равно поверивший, что передо мною стоит Алиса. К тому же только сейчас я подумал о Вере. Беспечная обезьянка наверняка была уже мертва. В очередной раз по моей вине погиб человек.

— И почему, Витенька, ты норовишь все всегда испортить? Весь в свою мамочку, — с этими словами Анилегна (именно так, теперь она для меня стала уже точно Анилегной) накинула на мою шею венок и, согнув свои (вернее, Алисины) тоненькие пальчики, костяшками ударила меня в кадык.

Сразу стало нечем дышать, прихожая пошла вправо и по кругу, а я стал медленно оседать. Последнее, что я услышал, был щелчок открываемого замка и тяжелое дыхание моей бывшей соседки…

Кругом было поле. Зеленое и пахнущее только что выкошенной травой. А сверху над головой огромное голубое небо с медленно плывущими белыми облаками. Светило яркое солнце. Я прыгал через кочки.

— Сынок, перепрыгивай их! — это радостно кричала моя мама.

Кочек было много, но они были совсем небольшие, и не составляло никакого труда их перепрыгивать. Мне даже это нравилось.

— Мам, давай прыгай со мной вместе!

И мама, схватив меня за руку, к моей неописуемой радости стала прыгать вместе со мной через кочки. Мы побежали еще быстрее, а кочки становились все больше и больше. Поле постепенно пошло вниз, сначала еле заметно, а затем все круче. Одновременно и кочки делались крупнее, а прыгать через них становилось все труднее. Мы с мамой уже не смеялись, а просто сосредоточенно бежали, боясь споткнуться, перепрыгивая через очередную большую кочку.

Поле становилось темнее, трава на нем встречалась все реже и, наконец, совсем исчезла. Теперь поле превратилось в сплошную рыхлую черную землю, по которой было очень тяжело бежать и от которой трудно было отталкиваться. А сами кочки стали совсем большие. У меня появилась одышка, бежать становилось все труднее, хотя наклон поля стал еще круче и мы с мамой просто неслись вниз, перепрыгивая через могилы. Да, кочки под нами уже отчетливо напоминали могилы. Один раз я не очень сильно оттолкнулся и моя нога зацепила ленточку с венка на могиле, на которой я успел прочесть: «Дорогой Оксаночке…» Мама еще крепче взяла меня за руку.

В самом низу показалась черная пыльная дорога, по которой медленно ехал грузовик. Я обрадовался. Наконец-то этот бег закончится. У самой дороги была последняя могила. Грузовик остановился как раз напротив последней могилы, через которую мы с мамой должны перепрыгнуть. Мама сжала мою руку еще крепче. Мы уже добежали до могилы, и вдруг, перед тем как оттолкнуться для прыжка, я споткнулся. Мама, каким-то невероятным усилием потянув меня за руку, смогла перебросить мое тело через могилу, а сама упала прямо на нее. Оказавшись возле самого грузовика, я поднялся и побежал к маме (могила стала почему-то значительно дальше), но тут же меня остановил ее голос:

— Сынок, не подходи!

И я увидел, как рыхлая земля на могиле стала засасывать мою маму внутрь.

— Нет, мама, нет! — я побежал вновь к маме.

— Тебя разве не учили, что маму нужно слушаться? — Прямо передо мной появилась соседка и, уперевшись ладонью в грудь, стала не пускать меня к маме.

Я обежал ее и тут же увидел, что могилу, на которой находилась моя мама, заслонил грузовик, находившийся до этого за моей спиной. Возле него стояли два мужика и беспечно о чем-то болтали.

Подбежав к ним, я заорал:

— Где моя мама?!

Никто из них не обратил на меня никакого внимания и, даже не повернув голов, мужики продолжали свой пустячный разговор. Я обежал грузовик и увидел свежую могилу, на которой был только один венок. Мамы нигде не было.

— Мама, — я позвал ее очень тихо, боясь привлечь внимание мужиков. — Мама, ты где? Мама! Мамулька!! Мамочка!!!

Кругом было очень тихо. Смолкли даже голоса мужиков. Мне никто не ответил. Я со страхом подошел к могилке и прочел надпись на ленточке венка: «Дорогой мамочке от единственного Витеньки». Я стал плакать, сначала горько, а затем с надрывом. Меня захлестнула истерика, я влез на могилу и стал ее раскапывать руками. Земля противно забивалась под ногти, но я не останавливался, продолжая копать все глубже.

— Ты что делаешь, гаденыш! — один из мужиков подбежал ко мне сзади и с размаху ударил лопатой по спине.

Тут же я оказался в Василькове на автовокзале. Со мной говорила кассирша, на этот раз на чистом русском языке, хотя и так же хамски.

— Ты хочешь вернуться в Г.?! Я спрашиваю тебя, ты хочешь вернуться в Г.?!

Я стоял перед ней, как школьник, держа руки по швам и очень неуверенно отвечая.

— Да, я очень хочу вернуться в Г.

— Так надо же, балбес, назвать свое имя! Как я тебе без имени продам билет?!

— Но я его не знаю.

— Как можно не знать своего имени?! Ты ведь не идиот?! или идиот?! Я спрашиваю: ты идиот?!

— Нет.

— Что?! Громче говори.

— Я не идиот.

— Так назови свое имя, иначе я не продам билет!

— Я его честно не знаю.

— Но как можно не знать своего имени?! — голос кассирши стал таким же грубым, как у соседки из общежития. — Я не понимаю, как можно не знать своего имени?!

— Не кричи, он все равно тебя не слышит, — второй голос принадлежал Алисе, вернее, Анилегне.

Я лежал на какой-то жесткой койке с привязанными руками и ногами. Похоже, это был операционный стол или медицинская тележка. Моя левая нога сильно затекла, я все время чувствовал неприятное покалывание в бедре. Прищурившись, я попытался определить, где именно я нахожусь. Помещение было похоже на бойлерную или заброшенную котельную, по крайней мере, кругом было много труб. Слева от себя по звуку я определил присутствие Анилегны и соседки. Краем глаза я увидел возле них угол большого стола, другую часть комнаты я рассмотреть не смог, боясь пошевелить головой и таким образом дать понять, что я уже пришел в сознание.

— Нужно начинать омовение, — это был раздраженный голос соседки.

— Дмитрий, похоже, упрямство и тупость будут тебя преследовать всегда, кем бы ты ни был. Я еще раз тебе повторяю, мы не можем начать омовение, потому что его зовут не Виктор.

— Да я с ним в школе учился, как же не Виктор?!

— Его крестили под другим именем.

— Ну так давай заставим его назвать!

— Он его не знает или совершенно не помнит.

— Да как можно не знать или не помнить своего имени?! — соседка раздражалась все больше.

— Твои истерики, Дмитрий, ничего не изменят. Притом, мне кажется, что наш друг, будем его называть пока Витя, уже пришел в себя и с интересом слушает наш разговор, — с этими словами Анилегна подошла ко мне и вплотную нагнулась к моему лицу. Как ты, собака, заметила? Я сразу зажмурился, чем еще больше выдал себя.