— Зачем вы играете со мной? Надо выбрать между лекарем и монахом. И скажите всего одно слово: хотите ли вы выйти за меня замуж?

Сердце мое сжала ледяная рука, улыбка застыла. Я начала заранее подготовленную речь:

— Я до сих пор не объявила Двору, кто станет моим преемником на троне. В подобных обстоятельствах выйти замуж и возвести до наивысшего положения в Империи, значило бы вызвать смятение умов…

Письмена Верности бросился ко мне и едва не задушил в объятиях.

— Великая Госпожа, я люблю вас! Я хочу, чтобы вы стали моей женой. Хочу называть вас Свет. Я мечтаю соединиться с тобой в жизни и смерти! Да, я отказываюсь от титула Супруга. Мне наплевать на славу и признание. Давайте тайно поженимся здесь и сейчас, взяв в свидетели Небо и Землю. Поклянись, что ты принадлежишь мне…

— Отпусти меня! Наглец! На колени перед своим государем!..

Письмена Верности на мгновение замер, а затем пал к моим ногам.

— Уходи и больше не возвращайся, — процедила я.

Он громко стукнулся лбом об пол и убежал. Когда его фигура превратилась в неясную точку, а потом исчезла за дверью моего дворца, я почувствовала себя уничтоженной.

Боги создали любовь не для императоров.

* * *

Огорчение Маленького Сокровища не давало мне покоя. Я не могла себе простить, что причинила ему боль. Порвав с возлюбленным, я лишила себя радости и своих пилюль бессмертия. Изгнав лекаря Шен Нан Чу, я погрузилась в скорбь. До меня доходили вести о том, что творит Письмена Верности. Наставник монахов сеял в Лояне ужас. Его ученики целыми днями искали на улицах, с кем бы подраться, выбивали ворота чужих храмов, уничтожали статуи незнакомых божеств. К празднику дня рождения Будды Письмена Верности тайно вырыл перед своим монастырем пруд. Потом, поднявшись на возвышение, прилюдно порезал себе бедро, после чего показал зияющую рану, заполненную кровью быка, зарезанного накануне. Уверяя, будто это его собственная кровь, монах заявил, что этой пурпурной жидкостью он велит нарисовать мой божественный портрет.

Отзвуки всех этих громких скандалов долетали ко Двору. Одни говорили, что он сошел с ума, иные требовали наказания. Я же слышала терзавшие меня крики отчаяния. Но, подавив сострадание, приказала судьям разоружить монастырь. Радуясь, что наконец можно свести счеты с императорским любимцем, Двор поднял целое войско, окружившее монастырь. Удивленные монахи сдались без колебаний. Их заковали в колодки, бросили в узилище, а потом сослали. Проведя утро в заточении, Письмена Верности получил мой указ о помиловании и вышел на свободу. После этого он отправился во Дворец и попросил разрешения побеседовать со мной. Я отказала.

Два месяца спустя как-то ночью я неожиданно проснулась. По моим покоям плыл резкий запах. Я приказала открыть дверь. Небо пылало точно костер. Столб дыма поднимался от храма Десяти Тысяч Начал, где, рассеивая тучи искр, полыхали гигантские цветы пламени. Ко мне рыдая подбежала Кротость.

— Великая Госпожа, это храм. Небо гневается!

Появились евнухи с носилками. Они хотели отнести меня во дворец на берегу реки. Я отказалась двигаться с места. В темноте, испуганно крича, кружили стаи птиц. Женщины во Внутреннем дворе пали на колени. Сложив руки, они молились. Под их заунывные песнопения пламя то поднималось, то опадало. Меня угнетали темные предчувствия, и я была не в силах шевельнуться. Зловещий танец огня запечатлелся у меня в глазах, под сводом черепа, в кровоточащей душе.

Наутро во время «Приветствия» советники хранили молчание. Все опасались моего гнева. Но, главное, их пугала мысль, что пожар — предупреждение Неба, предвестник скорой и неотвратимой беды. Чтобы успокоить распространявшиеся по Империи тревожные настроения, я решила пожертвовать собой. Особым указом я призывала народ и чиновников обратить недовольство на меня. В Вечном Храме были устроены возлияния, и я, призвав в свидетели Предков, стала молиться, чтобы кара богов обрушилась на меня одну.

Я решила восстановить храм Десяти Тысяч Начал, и Письмена Верности был объявлен начальником работ. Однако наставник общины монастыря Белой Лошади медлил явиться, чтобы поблагодарить меня за назначение. Мучаясь неописуемой тревогой, я отменила вечернюю прогулку верхом и стала его ждать. Через несколько дней мне доложили, что какой-то малолетний нищий уверяет, будто должен передать мне послание от Письмена Верности. Я приняла его. Потрясенный такой честью, ребенок дрожал всем телом и не мог ответить ни на один из моих вопросов. Однако мне удалось отобрать у него смятое письмо. Легкий листок бумаги показался мне неподъемной тяжестью. Сердце мое сжалось от неизъяснимого страха. И я довольно долго разворачивала рисовую бумагу. Глаза неприятно резанул скверный почерк моего возлюбленного:

«Ты не состаришься. Свет. Сегодня ночью я стану твоим жертвоприношением Небу».

У Южных ворот Запретного дворца десятки тысяч работников трудились, вытаскивая из груд обгорелых бревен и еще горячего пепла расплавившиеся куски бронзы. Один из чиновников нашел в Священных Книгах несколько строф, повествовавших, что Майтрея стал Буддой Грядущего, после того как принес себя в жертву, бросившись в огонь. Это толкование пожара вызвало новую волну восторгов, и народ снова обрел надежду.

Я делала вид, что разделяю всеобщее воодушевление. Глядя, как к небу поднимается новый храм — еще выше и роскошнее прежнего, — я видела улыбку Маленького Сокровища: алые губы и кипень зубов. Иногда я грезила о нем, чья внушительная фигура уже заняла место среди жителей Небес. Проникнув в мое лоно и склонив ко мне лицо, возлюбленный говорил: «Свет, ты плохо меня поняла».

Я не знала, что Письмена Верности любит меня, и сочла его корыстным. Мне было страшно, что он отнимет у меня трон.

И я уничтожила свои пилюли бессмертия.

Неужто я превратилась в пораженного старческой болезнью мозга деспота?

* * *

На свое тезоименитство я распорядилась, чтобы народу во всех городах девять дней устраивали бесплатные пиршества. Во Дворце я собрала лишь членов семьи и нескольких доверенных советников. Мы устроились в павильоне Летящего Снега.

В ту ночь мне не хватало голоса Письмена Верности. Еще не рассвело, и снежные хлопья на затягивавших окна двойных листах прозрачной рисовой бумаги казались серыми пятнами. Я сидела на почетном месте посреди зала спиной к Северу и лицом к Югу. За плечами стояли служанки с круглыми и квадратными веерами на длинной ручке — регалиями императорской власти. Кротость и придворные дамы держали в руках тушечницу, бумагу, цветы, курильницы с ладаном, платки и чаши. Все они были одеты по-мужски. Справа от меня сидели мой сын и его двадцать детей. Эта многодетная семья выглядела, однако, совсем крохотной по сравнению с тринадцатью племянниками и десятками внуков и внучек, занимавшими противоположное крыло Дворца. Чуть поодаль, ближе ко входу я распорядилась устроить родню по материнской линии и советников. Их неясные силуэты расплывались в неверном пламени свечей.