– Хорошо, тогда мне хотелось бы поискать связи между мной и Меррином с помощью оракула Тьядена– Вассона с резюме по кривой Ярошенко. Не более двух степеней разделения.

– Какие объекты желаете задействовать для кривой?

– Изначально – все следы нас обоих в совокупном потоке информации. Или все, к которым у тебя есть доступ. Ты найдешь много стандартных связей Бэйкона[42], но это не то, что мне нужно. – Карлу внезапно захотелось, чтобы тут был Мэтью, чтобы он со всем этим разобрался, чтобы он поговорил с машиной на ее уровне. Мэтью был бы тут как рыба в воде – не то что он, неумеха. Из-за всех этих сложных терминов язык едва ли не заплетался. – Нужно произвести сравнительный анализ действий, которые он совершал на борту «Гордости Хоркана», и объектов, которые он там упоминал. И покажи мне все результаты.

Синяя фигура из крошек слегка дернулась, колеблясь в урагане, которого Карл не ощущал.

– Это потребует времени, – сказал н-джинн.

Карл осмотрелся, но увидел лишь бесконечное небо под ногами. Пожал плечами:

– Тогда мне понадобится стул.

Можно, подумал он, покинуть виртуальность и как-нибудь убить время в сводчатых залах КОЛИН с интерьерами в неонордическом стиле, находящихся неподалеку от Джефферсон-парка. Можно еще немного побеседовать с Севджи Эртекин, можно даже слегка умаслить Тома Нортона какими-нибудь банальностями из серии «как мужчина с мужчиной». Можно перекусить – живот подкручивало, потому что в желудке не было ничего, кроме выпитого утром кофе, а Карл с отработанным стоицизмом голод игнорировал, – или погулять по террасам комплекса с видом на реку. Севджи говорила, ему стоит тут освоиться.

Но вместо этого он сидел под проклепанным металлическим небом и смотрел, как Меррин расхаживает по снам н-джинна.

И-фейс оставил Карла сидеть на стуле – среди нахлестывающей геометрии кометных хвостов и драпировок туманностей, которые закручивались и будто бросались тринадцатому навстречу – и двинулся вперед, постепенно исчезая в потоках несущегося сквозь синее тело ветра. Ветер принес кое-что другое. Вначале это был малюсенький прямоугольник, похожий на антикварную почтовую марку, вроде той, что Карл однажды видел в каком-то лондонском музее; его жесткие уголки дрожали, а размеры увеличивались по мере приближения, пока он не затормозил, резко и бесшумно, в нескольких шагах от стула Карла. Теперь прямоугольник был размером три на два метра и слегка отклонялся назад и передавал каскад образов, вроде того, что раньше лился из простертой руки н-джинна. Нечеловеческие ассоциативные процессы н-джинна проходили беззвучно и казались бессвязными.

Карл видел, как в бета-капсуле пассажирского отсека пробуждается Меррин, который еще заторможен, но в движениях уже видна узнаваемая скупая точность.

Видел, как он идет по заднему коридору «Гордости Хоркана», и на его лице невозможно ничего прочесть.

Видел, как он ковыряется между зубами, избавляясь от застрявших волокон мяса Хелены Ларсен самой маленькой ручной отверткой, найденной в шкафу для инструментов.

Видел, как по его запросу открывается боковой смотровой иллюминатор и гаснет внутреннее освещение. Видел, как Меррин упирается руками в стекло и смотрит в него, как больной смотрится в зеркало.

Видел его вопящий, широко раззявленный рот, но без звука, в тишине.

Видел, как он перерезает горло безрукому и безногому человеку, когда тот приходит в себя после разморозки, и зажимает ладонью фонтан артериальной крови. Видел, как выковыривает глаза, аккуратно, вдумчиво, по одному, и потом размазывает их пальцами по матовому металлу переборок.

Видел, как разговаривает с кем-то, кого тут нет.

Видел, как один раз он повернулся к камере в коридоре и поднял на нее глаза, будто знал, что Карл на него смотрит. Потом он улыбнулся, и Карла пробрала дрожь, когда он почувствовал, что улыбается в ответ.

Там оказалось еще много, очень много всего, пусть даже время, которое ушло у н-джинна на работу с оракулом Тьядена – Вассона, было ограниченно. Образы, вибрируя, мелькали, сменяясь все новыми и новыми. Карл не знал точно, почему машина показывает ему все это и каковы критерии отбора картинок. Что-то подобное он чувствовал на борту «Фелипе Соуза» – раздражающее ощущение, словно ты пытаешься предвосхитить действия непредсказуемого бога – не бога, только программы, – который уж точно за тобой следит. Ощущение недостижимого присутствия.

Может, н-джинн разглядел в нем нечто, что ему не слишком-то хотелось выставлять напоказ, какую-то потребность, о которой не знал он и сам. А н-джинн счел, что Карлу только этого и надо.

Может, действительно так оно и было. Карл не был уверен.

Не был уверен и в том, какие причины заставляют его сидеть тут и смотреть. Но порадовался, когда все наконец закончилось.

Колеблющийся, прерывистый синий н-джинн вернулся.

– Вот, – сказал интерфейс и простер, как крыло, свою трепещущую, не знающую устали длань. На экране Меррин шел за автоматической каталкой, которая везла Хелену Ларсен в короткое путешествие от криокамеры до автохирурга. Уже второе путешествие: правая нога чуть ниже трико заканчивалась аккуратно перебинтованной культей. Женщина что-то бормотала, лишь наполовину придя в себя после пробуждения от криосна, голос был едва слышен, но н-джинн прибавил звук.

– …не снова, – слабо молит она.

Меррин склоняется, чтобы разобрать шелест ее голоса, но не слишком глубоко. Карл знал, что его слух должен быть исключительно острым, что к этому времени он уже настроился на безбрежную обволакивающую тишину несущегося к родной планете корабля, заточенного в темных, испускающих таинственное излучение тенях внешней пустоты, где неожиданного изменения низкого гула паутины энергоснабжения в стенах достаточно, чтобы вырвать тебя из сна, и звук, с которым в кухне падает какая-нибудь посудина, будто бы гуляет туда-сюда из конца в конец корабля. Шум шагов приглушают предназначенные для космических судов туфли, специально разработанные, чтобы ничего не царапать, и через некоторое время обнаруживаешь, что суеверно стараешься вообще ничем не нарушать тишину. Разговор – с самим собой, затеваемый для поддержания здравого рассудка, с разумными и полуразумными машинами, которые поддерживают твою жизнь, со спящими лицами за панелями криокапсул, с кем-то или с чем-то еще, что, возможно, способно тебя услышать, – разговор становится каким-то смутным актом неповиновения, рискованного насилия над тишиной.