Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Интересно, у неё и три года назад был такой взгляд? Испытующий, недоверчивый, но такой выразительный. От такого взгляда поневоле становится горько, и голову в песок хочется спрятать. Хотя какая разница? Главное же, что все-таки смотрит. На меня! Так мне и надо – почувствовать себя мальчишкой, спохватившимся Павликом Морозовым, что пришел к преданному отцу на свидание, и отчаянно хочет чтобы с ним наконец заговорили…
– Екатерина, это вы? Сладкую жизнь заказывали?
Бодрый голос курьера в ярко-фиолетовой ветровке и рыжими кудрями на всю башку – вот мой набат. Звук, после которого эта темная тень в глазах Катерины истаивает и личико её приобретает более формальное выражение. И даже отворачивается от меня.
– Ну наконец-то! Я вас час назад ждала!
– Простите, пробки! – нахально врет пацан, старательно делая вид, что электросамокат рядом с ним – вообще не его, и так, мимо проезжал.
– Пробки, ага, – Катя недовольно морщится, – а у меня дома пятеро голодных малявок торт требуют.
Торт? Пятеро?
Мозг мой складывает эти два факта в одну картинку мгновенно.
– У Карамельки день рождения?
Снова этот взгляд. Уже не тот кислотный, прожигающий насквозь, требующий немедленно раствориться и никогда не появляться у этой девочки на пути. Другой. Острый, прямой, усталый.
В духе: “Ну чего ты хочешь, Ройх, когда уже ты оставишь нас в покое…”
Ни за что и никогда – вот единственный ответ, который я готов ей дать.
Она не отвечает, всего лишь одной рукой расписывается за торт и картонку с ним ставят прямо на коробку с ноутбуком.
– Давай я помогу! – неожиданно покашливает Лисицын и аккуратно перехватывает ноутбук. Катя, чуть помедлив, все-таки решает не рисковать своей жизнью и забирает себе коробку от кондитера.
Эй, щенок, это что еще за фокусы! Ты же сам слился! Какого хрена?
Почему-то мне не нравится мысль, что эти двое сейчас останутся наедине. Не дай бог еще и помирятся, голубки?
Спонтанный план рождается за несколько секунд лихорадочного обозревания моих багажных “укреплений”. Глаза каким-то чудом умудряются разглядеть в груде сложенных сумок одну, помеченную лентой того же цвета, что и скотч на коробке с ноутом. Руки – выдирают её быстрее, чем я успеваю прикинуть, насколько уязвима вся эта груда, и что именно упадет мне на голову, если я вдруг выдерну часть основания этой дивной сумочной пирамиды.
Неожиданно крепко матюгнувшись рядом со мной материализуется тот самый, до прекрасного молчаливый таджик и ловит чемодан, который попытался тюкнуть меня ручкой по голове. Чудесно!
А далее – дело чистой скорости рвануть к подъезду, влететь в него как заполошный заяц и втиснуться в кабину лифта в самую последнюю секунду пролетев между створок.
Ну и что, что детский сад?
Детский сад, зато какая у Лисицина тут же рожа кислая становится!
Катя тоже морщится, но к моему успокоению, она и на Кирилла своего косится без удовольствия.
Зря он все-таки надеется на что-то. Эта девочка не умеет прощать. Я это знаю, но это меня сейчас совершенно не останавливает.
– Я нашел сумку с твоими вещами, – приподнимаю оную на полусогнутой руке, – решил тоже помочь донести, чтобы не терять времени.
– Спасибо, – бесцветно откликается Катя, и наверное Гитлера она поприветствовала бы с большей доброжелательностью, – мои старые джинсы ты тоже сохранил? Зачем? Наверняка же уже обмалели.
– Думаешь? – не отказываю себе в удовольствии скользнуть по точеной её фигурке глазами, – да нет же, ты же совершенно не поправилась, девочка. И потом, вдруг у тебя там тоже что-то памятное? Да чтоб тебя!
Криворукий Лисицын то ли от злости, что со мной все-таки заговорили, то ли в принципе от того, что ловкость не его сильная сторона внезапно резко дергается, скрючивается и конечно же роняет коробку с ноутбуком. Да как, углом вниз…
Понятия не имею, как я успеваю её перехватить свободной рукой. Нео и тот не справился бы лучше. Правда при этом я умудряюсь еще и локтем от души об стенку лифта приложиться, но все-таки – я ловлю. Стою в неловкой позе пару секунд, потом выпрямляюсь и прохожусь по лицу соперника кипучим взглядом.
– Тебя случайно в детстве головкой вниз не роняли, мальчик?
– Нет! – и в лице и в тоне Лисицына мне мерещится досада. Так бесится, тому что я внезапно проявил себя сноровистей его? Все-таки, за с Катей он увязался не зря, а значит – и я не зря!
Двери лифта разъезжаются. Я перехватываю коробку поудобнее и выгребаюсь из лифта первым, раз уж ближе всех к этим дверям стоял.
Слышу за спиной неуверенный голос Лисицына.
– Может быть мне посмотреть, в порядке ли ноут? Им ведь не полезны такие встряски, даже если ударов не было. А ты знаешь, я могу разобраться.
Я разворачиваюсь к лифту резко, почти как сорванный предохранитель резко перехожу в боевой режим.
Шел бы этот мальчишка, со своими разборками…
– В этом нет никакой необходимости, Кирилл, – спокойный голос Кати неожиданно охлаждает мой пыл, – со своими вещами я могу разобраться самостоятельно.
– Но, я думал мы поговорим о нас… – Лисицын отчаянно пытается цепляться за соломинку, швыряет на стол последний свой козырь – личный мотив.
Вот только в Катином лице не дрогает ни единый мускул от этой его откровенности.
– Об этом сейчас уже слишком поздно разговаривать, – спокойно отрезает она, – мне остается только надеяться, что ты не пытался норочно сломать единственную вещь, что мне от отца осталась ради бессмысленной попытки реабилитации.
– Нет, конечно нет! – Лисицын отвечает торопливо. Пожалуй, даже слишком торопливо. Я бы после этого его подозревать не перестал.
– Тогда я тебя абсолютно не задерживаю, – бесстрастно откликается Катерина, крепче стискивая перед собой коробку с тортом, – дальше мы тут как-нибудь без тебя справимся!
Как меня греет это “мы” – никакими словами не описать!
Глава 30. Катя
Кир уходит. Топает недовольно в сторону лестницы, и мне наконец-то становится легче дышать. Хотя ведь это была…
Меньшая из моих проблем.
– Я думаю, сумку и коробку можно оставить тут. Вас ведь там ждут грузчики, Юлий Владимирович!
Господи, как же много внутренних сил жрет этот равнодушный тон.
Но если наружу прорвутся эмоции – мое недовольство близостью этого мужчины, прорвется и кое-что еще! То, что ему показывать ни в коем случае нельзя.
Тем более, что я все еще надеюсь, что меня все-таки отпустит!
Ну или хотя бы померкнет в памяти безумная
