После помпезных пиршеств Нина возвращается слегка навеселе и звонит Адриену и Этьену. Таков ритуал. Пока Эмманюэль отдыхает, она говорит с друзьями, слушает их, расспрашивает. Живут трое по-разному: они готовятся к поступлению, она ведет счастливую праздную жизнь.

– Тебе не скучно? – без конца спрашивает Адриен.

– Нет, я пользуюсь…

– Чем?

– Жизнью.

Она обещает, что скоро приедет их навестить вместе с Эмманюэлем, как только позволит его рабочее расписание. Они ведут речь о следующем лете: «Бассейн – фантастический! Вы должны в нем поплавать, будем готовить барбекю и ужинать, сидя на траве». Адриен и Этьен конечно же обещают…

Она больше не рисует. Выходит так, что ее искусство принадлежало прежней жизни, той, где были Пьер Бо, Этьен и Адриен. Однажды утром она нарисовала спящего Эмманюэля, он посмеялся, разглядывая свое лицо на листе художественной бумаги от Canson[136], и сказал:

– Не очень-то я похож на себя… Ты не Ренуар, родная…

В тот момент Нина очень расстроилась, но потом сказала себе: «Это и есть настоящая любовь, когда человек говорит всю правду тому, кем дорожит. Раньше тебя обманывали, уверяли, что ты талантлива…» Она бросила взгляд на портрет и поняла, насколько посредственна эта работа. С тех пор альбомы, угольные карандаши и бумага спят глубоким сном на дне гардероба.

По вечерам Эмманюэль возвращается к семи, они пьют вино, ужинают в ночи и занимаются любовью. Он говорит, что никогда не был так счастлив, что она подарила ему жизнь мечты. Потом Маню засыпает. А Нина до двух часов смотрит телевизор. «Культурный бульон», «Как понедельник», «Это нужно обсудить». Она завороженно слушает гостей Жана-Люка Деларю[137], особенно тех, что приходят в гриме, париках и темных очках.

Ставя подпись в журнале регистрации, Нина согласилась на бесконечные каникулы.

* * *

– Мсье Бобен?

– Да.

– Мсье Дезерабль ждет вас.

Адриен так волнуется, что у него перехватывает дыхание и сохнет рот. Он заходит в кабинет, где у каждой стены стоят стеллажи из темноствольной канадской березы, забитые книгами. Он посылал свою рукопись многим издателям, и все отвергли его роман. Все, кроме этого уважаемого Дома, публикующего модных авторов.

Однажды вечером Тереза Лепик сказала, что ему звонили.

– Некто Фабьен Дезерабль, из издательства… забыла название.

– Что он сказал, Тереза? Повторите слово в слово!

– Да ничего особенного, попросил тебя перезвонить.

Адриен возликовал. Такие люди не отказывают автору по телефону, они присылают курьера с письмом. Если, конечно, не решают облаять последними словами, возмущенные его текстом.

Ровно в 20:00 Адриен дрожащей рукой набрал номер. И попал на автоответчик. Он не спал всю ночь, пялился в потолок и воображал картины, одна безумнее другой, а утром доехал привычным маршрутом до института. В полдень он дошел до первой телефонной кабины и снова набрал цифры, нацарапанные рукой Терезы на клочке бумаги. Ответила женщина и без дополнительных разговоров назначила встречу. Он не осмелился задавать вопросы и вскоре оказался перед мужчиной лет сорока пяти. Невысоким, с хитрыми глазами, с низким голосом и лысым, как коленка. Рукопожатие у него оказалось крепкое.

– Садитесь. Чай? Кофе? Воды?

– Спасибо, нет.

– Вы, случайно, не родственник Кристиана Бобена?

Адриен задумался. Он понятия не имеет, кто такой этот Кристиан Бобен. Его отца зовут Сильвен. Может, Кристиан приходится ему кузеном или дядей? Он ведь ничего не знает о семье своего родителя.

– Вряд ли… – в конце концов произносит он с сомнением в голосе.

Фабьен Дезерабль не скрываясь рассматривает визитера, и Адриен чувствует себя дико неловко.

– Ладно, бог с ним, с Кристианом… Поговорим о деле. Ваша книга хороша. Даже очень-очень хороша. Текст глубокий, сильный, увлекательный. Я никогда не читал ничего столь… оригинального. Простите за косноязычие… Я ни в коем случае не хочу показаться нелюбезным.

– …

– Вы покорили всю нашу редколлегию. Почти всю, но это не имеет значения. Текст может кое-кому показаться сбивающим с толку. Вы посылали рукопись в другие издательства? С кем-нибудь встречались? Получили предложения?

– Нет.

– Спасибо за откровенность. Хотите стать членом нашего издательского семейства?

Адриен произнес сдавленное «да», как будто все еще сомневался, хотя сердце готовилось покинуть грудную клетку.

– Название «Мел» превосходно.

– …

– Чем вы заняты в жизни?

– Учусь. Слушаю дополнительный лицейский курс по литературе.

– Сколько вам лет?

– Двадцать.

– Раньше что-нибудь писали?

– Нет. Разве что несколько песен. Ничего… высокого.

– Не стану скрывать, что поражен природой вашего текста.

– …

– Пишете следующую вещь? Задумали новый роман?

– Нет.

– Ну так задумайтесь.

– …

– А теперь вопрос, на который вы ответите, если захотите: ваш роман автобиографический или это чистая беллетристика?

Адриен отвечает не сразу.

– Думаю, в каждом романе есть подлинные детали, корни, питаемые реальной жизнью, а в любой автобиографии много вранья.

Фабьен Дезерабль улыбается.

– У вас хорошо получилось. Я подготовлю договор, и мы снова встретимся. Правки будет немного, кое-что придется сократить, но бережно и только с вашего согласия. Я буду вашим редактором, так что работать будем вместе. Добро пожаловать в коллектив.

Фабьен встает, протягивает Адриену руку.

Пять минут спустя он оказывается на улице, совершенно потерянный, ничего не соображающий. Книга произведет на окружающих эффект разорвавшейся бомбы. Она изменит его жизнь. Боже, роман напечатают! Все случилось очень быстро! Адриен не шагает – летит на крыльях хитрюги-гордости. Слова, положенные им на бумагу, пропитаны глубоко личными страданиями и болью, а эти люди – чужие люди! – оценили их по достоинству, поняли. Его признали. Он заново родился. Вышел на авансцену, под свет прожекторов. Мечта сбылась. Нужно позвонить Нине и матери, сообщить им великую новость.

Адриен останавливается как вкопанный. Нет, он никому ничего не расскажет. Кроме Луизы. Не будет ни шампанского, ни танцев с бубнами. Боже упаси!