Когда шаги слуги стихли, герцог миновал еще несколько портретов и ненадолго остановился перед изображением Диего. Еще совсем юного, в охотничьем костюме, с характерным отцовским прищуром, чуть надменным, несколько ироничным.

- Хлаф меня подери, - шепнул герцог. - Это оружие дикарей дороже всякого золота, якобы устилающего дно их рек. Один удар - и нет более флота у сакров. Еще усилие - и тагоррийцы в том же плачевном положении. Только я, я один и смогу укротить безумие огня. Сэнна, а ведь тогда я стану святым, разве нет? Святой Этэри, основатель династии великих королей Тагорриды... заманчиво, словно хлаф ловушку ставит. А если и так! В моем возрасте можно рисковать всем. Еще бы прямо теперь занять сэнну чем-то нудным и неотложным... Впрочем, повар мой и лекарь - мой. Зря их благость затеяли разговор о мельничном козле. Со святыми даже менторы - строго на 'вы'.

Герцог улыбнулся портрету сына и зашагал в яшмовый кабинет, более не задерживаясь.

* * *

'Называя верующих овцами мы не проявляем к ним неуважения. Мы всего лишь подтверждаем истину, явную стоящему на холме пастуху. Чем больше толпа, чем незаметнее в ней голос и разум каждого в отдельности. Нет ни у кого, кроме Дарующего, величия и могущества, потребных, дабы вслушиваться в отдельные выкрики. Мы всего лишь люди - мы, стоящие на холме. Мы всего лишь пытаемся сохранить все стадо в целом, отгоняя не только волков, нет. Есть ведь еще и иные стада и иные пастухи, норовящие обогатиться за счет кражи наших овец и ведущие счет своих. Увы, тут кроется еще одна причина именовать стоящих ниже в иерархии - овцами. Ибо многие из них готовы сменить лужайку бездумно, интересуясь лишь кормом для утробы своей, но не для души.

Мы оберегаем их. Мы взращиваем их. Есть ли грех в том, что мы же их стрижем? Полагаю, это вполне естественно и неизбежно. Как и то, что с нашего ведома и при нашей помощи избирается вожак для стада. Умно и то, что псы принадлежат нам и исполняют нашу волю, отгоняя волков, но не служат тому барану, который идет первым и орет громче прочих...'

Прементор Дарио. Размышления, доверенные сперва бумаге, а затем - огню

Море тяжело ворочалось, нехотя и без спешки унимая высоту валов после большого шторма. Асари, вечно пребывающий в движении начинатель перемен, славно разогнался над просторами серой сумеречной воды. Он вылепил из ровной, как степная трава, глади грохочущие валы, ростом своим способные удивить лиственный лес. И погнал их, смешивая небо и море, наполняя воздух соленой пеной и с хрустом разрывая путы парусов, норовящие удержать ветер... Ичивари лежал, слушал море, прикрыв глаза и не двигаясь. С некоторых пор ему нравилось спать на полу. Койка - так моряки именуют кровать - узкая и неудобная. Куда приятнее доски пола, их гладишь - и ощущаешь тепло своего берега. Нет сомнений: сосну добыли там. Может статься, прежний пол сгнил, времени было много, оптио ждали и ждали, заодно подновляя немолодой корабль.

С некоторых пор Ичивари полагал корабль живым и потому прощал использование свежей древесины его бестолковым морякам. Людям, искренне не понимающим мира зеленого берега, но зато родным морю, а это уже немало. Он теперь тоже родной морю, он ощущает своими ладонями-волнами хрупкое тело корабля и бережно передает окрыленную парусами ношу от одного вала иному, украшая борта росписью узорной пены. Есть еще одна запасная мачта. Ставить мачты - весело. Жаль, что он слышит море и принимает, как часть себя - но не смеет лишний раз просить о помощи. Нельзя из-за мелочей обращаться к асхи, и так просителю дано более, чем мечталось. Право и способ сохранить себя и остаться махигом. Трудно поверить, что так много важного уместило в себе хрупкое крошечное перышко, принявшее тепло дыхания Шеулы.

- У-учи, Чар, - едва слышно шепнул себе Ичивари. - Ты еще не выиграл. Ты надеялся, что сможешь просить море о помощи в побеге. Но ты уже истратил свою просьбу. Теперь думай головой. Или чем там думают? По науке бледных - головой...

На столе, как всегда, стояла в кольце крепления, спасающего от качки, толстостенная бутыль с 'Живой водой'. В чистом виде её более не переводили на пьяницу-дикаря. Слишком дорого. Отраву разбавляли простой водой, поддерживая не опьянение даже, а саму тягу к напитку. Ичивари знал это, видел в настороженном и изучающем взгляде оптио. И старался соответствовать. Одной попытки испугать Алонзо ему вполне хватило, чтобы поумнеть и более не вынуждать хитроумного служителя к самым крайним и непредсказуемо опасным шагам.

- Впятеро развели, - задумался Ичивари, поглаживая бутыль и сосредоточенно хмурясь. - Это я не пьяный должен быть, а злой и, как говорят моряки, не похмелившийся. Руки дрожат умеренно, и только от жажды припасть к напитку, но никак не от слабости или утраты контроля. Речь внятная, но со следами раздражения. Гордиться нет сил, сговорчивость высокая. Вроде, так?

Еще раз поболтав жидкость в бутыли, Ичивари проверил свои умозаключения и счел их надежными. Затем снова погладил бутыль, наклонил над кружкой, зажимая горлышко пальцем. Чуть приотпустил 'пробку', уговаривая воду вытолкнуть чуждое и легкое. Сцедил ядовитую гадость, увлажнил ею волосы и руки. Выпил воду, задумчиво проверяя по ощущениям, все ли в порядке. Первые дни после бессознательного состояния, наполненного огнем и бредом, были воистину ужасны. Он исступленно звал асхи - и получил ответ и помощь. Но отказаться от 'Живой воды', однажды досыта попробовав её, едва хватило сил. Если бы он не испытывал бесконечного отвращения к себе самому, возвращающемуся в мерзкое состояние потворства безумию, испытанное весной - он бы все же отпил эту воду еще хоть раз. Ощущение праздника, наполняющее все существо ликованием вопреки плену и боли, отчаянию и даже стыду - оно было ярким и желанным.

- Некоторые едят красные грибы, - утешил себя Ичивари. - Им тоже хочется праздника. Ничего нового этот бледный не придумал. Надо с отцом поговорить. Может, и грибы - под запрет? Хотя зачем, и так употребляющих презирают... Запрет сделает их интересными. Так сказал дед, дед мудр.

Ичивари улыбнулся, выплеснул остатки гадкого пойла на койку, снова лег, прикрыл глаза. И стал слушать море. Где-то там, очень далеко пока что, иные волны, невысокие и ласковые, баюкали в ладонях маленький кораблик, упрямо повторяющий путь каравеллы оптио. Это было замечательно, это давало надежду... и наполняло тревогой. Люди моря хитры и коварны. Как бы они не обманули даже мудрого деда.

Замок шевельнулся в проушинах, звякнул ключ. Тощий нескладный провожатый постучал по стенке каюты и жалостливо уставился на махига, шевельнувшегося на полу, невнятно застонавшего. Эту особенность бледных Ичивари тоже отметил и счел отвратительной: они охотно сочувствуют свысока тем, кого полагают 'конченными людьми'. Сочувствуют, но не помогают. Просто наблюдают, как хороши и чисты сами на столь грязном и мерзком фоне. Или, как этот парнишка, боятся вмешаться и покорно принимают несправедливость, адресованную и себе, и окружающим. Они даже не трусы, они просто не умеют бороться, словно от борьбы можно отучить еще до рождения.

Ичивари закончил вздыхать и возиться на полу, поднялся на ноги, чуть пошатываясь и опираясь на широкую доску стола, поболтал пустую бутыль, убеждаясь - ни капли... Зло зыркнул на провожатого и, чувствуя себя хуже некуда, указал тому взглядом на ядро. Мол - тащи, мне сегодня плохо, меня колотит.