- Он все помнит и сделает новые, - утешил себя сын вождя.

Вернулся к столу, положил книгу на его середину, раскрыл, более не глядя на текст, написанный знакомым почерком. На ощупь он взял бутыль, сцедил из неё жидкий огонь на бумагу и столешницу, чувствуя себя злодеем похуже многих бледных. Он жжет книгу... Стиснув зубы, махиг бросил в гнусно пахнущую лужу несколько тряпок, сцедил вторую бутыль, допил безопасную воду со дна, нахмурился, пытаясь очередной раз понять: насколько он свободен от тяги к 'Живой воде'? Ведь дышать её парами - приятно, хоть и постыдно. В четвертой и пятой бутылях огня было очень много, их Ичивари целиком вылил на пол и расплескал на стены, не тратя сил на просьбы к асхи.

Алонзо смотрел на происходящее с ужасом - это отчетливо читалось в его темных глазах, особенно когда махиг подошел вплотную с последней бутылью и наклонил её над одеждой оптио, зажимая горлышко пальцем.

- Ты уже решил, гореть тебе или не гореть теперь, до смерти и суда Дарующего? Знаешь, если верить вашим Скрижалям, удел мученика высок и славен.

Ичивари резким движением выдрал салфетку и влил в рот оптио несколько глотков 'живой воды'. Тот судорожно захрипел, захлебываясь и вынужденно глотая, давясь от боли в сломанных ребрах. Нужного результата сын вождя добился: постепенно взгляд Алонзо стал более осмысленным.

- Иногда эта штука полезна, хорошо стирает из ощущений боль, - предположил сын вождя. - Ну что, пора прощаться, лито. Ты убил Гуха?

- Нет.

- Все же я тебя уважаю, - задумчиво вздохнул Ичивари, ставя бутыль на стол и затыкая пробкой. - Ты не стал просить и унижаться... Алонзо, ты хоть понимаешь сам, что не будешь ни единого дня счастлив на этом берегу? Ты лжешь себе, но я вижу, я уверен, любишь наш лес и уже не веришь в Дарующего так, как верил в юности. И тем более не веришь в орден... Ты еретик, Алонзо, за кормой остались твои ученики и твоя свобода, но бежать тебе, в отличие от меня, некуда... Я вижу в тебе отчаяние и слом. Мне жаль тебя. Джанори прав, иногда надо прощать врагов, только это бывает тоже - жестоко.

Ичивари вырвал из столешницы оба ножа, освобождая руки оптио, стянул их приготовленной заранее тканью, останавливая кровь и перетягивая раны, а затем связывая запястья поплотнее, но без грубости - и так у оптио нет сил сопротивляться, он еле дышит. Даже неловко снова забивать салфетку в рот Алонзо. Но - надо... Сын вождя отнес пленника к самой двери, подальше от залитого жидким огнем стола. Вернулся, закрепил в угол жесткого переплета дедовой книги короткую свечку, найденную у изголовья койки оптио. Зажег, кивнул Алонзо.

- Не знаю, сможешь ли ты поймать меня и успеешь ли ты убить меня на этом берегу, но ведь и я со своей стороны приложу ответные усилия при встрече... Так что лучше нам избирать разные тропы в лесу жизни.

Подхватив тюк с вещами, Ичивари прошел через каюту, забрался на кровать и открыл узкое оконце. Усмехнулся. Кажется, именно такое было и на том корабле, с которого Рёйм унес свою будущую жену, спасая от страшной участи...

Пролезть в щель окна оказалось непросто. Но Ичивари знал, что иного способа покинуть корабль нет - и это помогало лучше, чем самый скользкий жир на коже. Прихватив зубами тюк, он сполз по борту и упал в воду. Нырнул и плыл под поверхностью так долго, как только мог, стараясь не покидать следа корабля, где вода более мутная, взволнованная. Вынырнув, Ичивари увидел каравеллу довольно далеко, сделал несколько вздохов и снова нырнул, прилаживая тюк к поясу и выбирая направление к лодке рыбака.

Он выныривал еще несколько раз, все дальше от белого цветка раскрытых парусов, дышал вволю, позволяя себе отдохнуть и полюбоваться кораблем. Он слышал от деда: многим было жаль жечь эти 'большие лодки', их красота казалась загадочной и притягательной. А гибель в огне подобна мести, направленной против слабых и невиновных, ведь не корабли начали войну, её избрали люди...

- Да ломайте уже, - расстроился Ичивари, оттягивая очередное погружение. - Погасить ведь не успеете. Ну что за люди! Запах дыма не могут разобрать... Банваса на вас нет! При таком запасе воды у него б пожары исключались, любые.

Словно в ответ на попреки, над водой разнесся резкий свист боцманской дудки. Забегали люди, маленькие, похожие на муравьев. Полетели в воду крошечные ведерки на веревках... Ичивари удовлетворенно кивнул, нырнул и усерднее заработал руками и ногами. Теперь за морем смотрят все, кто может. Капитан - в хорошую трубу с дорогим стеклом, моряк на мачте - в плохонькую, зато с изрядной высоты. И вдоль бортов тоже стоят, обшаривают воду, прощупывают взглядами... Только зря, асхи им сегодня не друг. Уколет глаз бликом, нарисует зеленые круги утомления, ослепит и запутает. Ичивари оглянулся последний раз, когда корабль стал лишь белой пушинкой у горизонта. Улыбнулся: справились с пожаром, хорошо... Никому из моряков он не желал зла.

Рыбак при виде руки, щупающей борт, подавился криком, а затем проявил боевитость и неразумность, за что Ичивари упрекнул его, отобрав весло и сердито растирая шишку на макушке.

- Ох, беда, мил человек, ты уж не серчай, я-то думал - хлаф на дно тянет, - покаялся пожилой тагорриец, щурясь и убеждаясь, что незнакомец, забравшийся в лодку, исполняет знак света точно и уверенно. - Ну-ка еще побожись, что ты не хлаф! Кожей-то темен и глазом яростен...

- Ты смирного стукни по голове и глянь, как он заголосит, - буркнул Ичивари, смущенный тем, что изругал пожилого человека. - Не хлаф я, клянусь золотой чашей. И про маму мою ты зря высказался. Если б я не успел разобрать твою седину, отправил бы в воду и вылавливать не стал.

Хозяин лодки, слегка сомневающийся, что это по-прежнему его лодка, поежился, внимательнее рассматривая нового знакомца. Ростом огромен, а ведь такие-то здоровяки, по слухам, состоят все до единого в личной охране герцога, подобных старательно высматривают во владениях их светлости де Брава еще мальцами. И покупают. Кто же откажется? Кормить прожорливое чадо не надо, плата щедрая, да и в податях немалое послабление. Детей охотно везут на смотр и еще гостинец с собой берут, норовя подкупить и умаслить придирчивого наемщика. А что на всю жизнь и по честному если, так почти что в рабство... ну и пусть: не особо оно и тягостное, дома спину гнуть от темна и до темна ничуть не легче. Рыбак подумал еще немного и решил для себя, что этот здоровяк чем-то провинился и сбежал из герцогского дворца. Потому и носит он чужие короткие штаны, а рубаху пытался натянуть, но ткань не выдержала, лопнула на груди... Да и весло отнял, не пойми как, будто само в руку прыгнуло. Опасный человек, бою обученный. Зыркает исподлобья, волосы длиннющие, видом дик...

- Положим, не хлаф, - осторожно согласился рыбак. - Мое дело маленькое, я мирный человек. Мне бы рыбки наловить да семью накормить. Ан вишь как: на течение попал, унесло меня сюда... Парус-то старый, лопнул, да и весло второе я уронил. Думал, хлаф со мой шутит, беды насылает. Тут ты из воды и полез, ручища здоровенная, головища черная...

Ичивари фыркнул, представил себе зрелище - и рассмеялся в полный голос. Жестом показал, как, по его мнению, рыбак отбивался от злокозненного хлафа. Рыбак согласился и тоже засмеялся, часто кивая и поглаживая тощую бородку. Безбородость незнакомца тоже была подозрительна, но ведь всякий знает: хлафы как раз бородаты, а еще у них имеется хвост. То есть два раза - мимо...