Geographik»), остальные буквы сгорели вместе с обложкой. Посередине цветная, хорошо сохранившаяся картинка: голубая и зеленая планета. Сочная и соблазнительная. Живая. Снизу надпись: «Добро пожаловать на планету Земля».

Журнал дотировался две тысячи девятнадцатым годом.

Меня отправили домой. На историческую родину людей. Мать ее.

* * *

Смесь, слегка остывшая готова к употреблению. Ужин подан, сэр. Смотрите не подавитесь.

С той ночи в деревянном строении я больше не задавался вопросами. В них не было смысла. Ответы на них не дали бы мне тепла или пищи. Мысль о том с какой целью расправлялись с такими как я возникала лишь раз. Все было очевидно. Нам много рассказывали и показывали в хронике про правительственную власть двух тысячных годов. Что из-за них развязывались войны; гибла экология; страдали обычные жители. Рассказывали о коррупции и нищете. О голоде и страхе, который буквально врастал в головы и сердца граждан всех городов планеты Земля. Рассказывали о революциях и бунтах. И показывали, на что были способны правительства разных государств ради удержания власти в своих грязных руках.

По сравнению с ними, наши управители и ученые казались спасителями. Они помогли остаткам человечества убраться с Земли, когда экспериментами ее довели до окончательной истерики, из-за которой погибли почти все земляне. Они унесли нас в космос. Решили множество проблем и обеспечили жизнь и новый уклад развития и выживания человеческого рода. И никто уже не помнил, как было на Земле на самом деле. Те люди давно умерли. Но те, кто стоял у власти, так у нее и стояли. Их дети сменяли стариков и далее. И никто не поверил бы в то, что эти люди могут быть жестокими и подлыми.

Управители усвоили уроки прошлого.

Никаких расовых притязаний и гонений. Никаких болезней и нищеты. Никакой религии. Только сплоченное общество. Единое и целостное. Живущее по заданному алгоритму, гарантировавший выживание всего вида; в надежде, когда-нибудь обрести новый дом.

Единое общество, где каждый делает то, что у него получается лучше всего вне зависимости от его желаний.

Единство выше желаемого.

Никакой коррупции. Только власть над человеческими ресурсами. Ты сделал что-то полезное для общества — ты поел. Сделал что-то большее — ты поел еще лучше. Ты способен создавать новее технологии — ты получил уважение и всеобщую любовь. Ты патриот — значит, станешь колонистом. И все эти возможности дали управители и ученые. И никто не должен забывать об этом.

Инаки не вписывались в общий порядок. Мы не выделялись специально — так уж получалось; но непонятно для чего было избавляться от нас таким вот образом. Достаточно было снаряжать в каждую колониальную экспедицию по Инаку — удалять, так сказать нас с пользой дела. Для чего было жертвовать ценными ресурсами, снаряжаемыми шаттлами, если в конечном счете все это сгорало к херам при взрыве?

Я съедаю питательную смесь, вычищаю пальцем все до последней жиже образной капли. Устраиваюсь поудобнее рядом с огнем и проверяю встроенную связь в шлеме. УССС не свяжет меня со Станцией (не больно то и хотелось), но зато он уловил слабые радиопомехи. Пару дней ходу в сторону сигнала, и у меня появится шанс. Судя по всему, где-то в западной части ледяного мира осталась работающая антенна или радиовышка с приличной мощностью. Если удастся перенастроить ее и найти нужную частоту, я смогу отправить послание за пределы планеты. Конечно, мощности на приличное расстояние не хватит, но это не важно. Да и судя по трупам, что я нашел среди залежей снега и льда — этим путем следовало еще как минимум трое моих предшественников. Так что малая надежда все же имелась.

Когда они отправят на Землю помирать следующего Инака, я постараюсь ему помочь. Возможно, он получит сообщение.

«Это планета Земля. Мертвая планета. И тебя отправили сюда умирать. Мои координаты……Найди на шаттле взрывное устройство. Помоги себе выжить».

Я настраиваю браслет мерного времени на шесть часов. Вполне достаточно чтобы восстановить силы. Жидкости в капсулах еще много. Единственное, что у меня есть в достатке, помимо без конца идущего снега и жестокого ветра.

«Вкати десятикратную дозу! Давай, впрысни чудо препарат, и ты мирно уснешь, и все закончится!»

Пальцы хотят повиноваться этой безобразной мысли. Но я справляюсь.

Проверяю количество жидкости. Убеждаюсь, что ее хватит ровно на шесть часов. Нажимаю на две кнопки по краям пластины. Жидкость всасывается в организм. Подкладываю еще три полена в огонь.

Закрываю глаза и жду.

Ветер спешит что-то рассказать мне, но сознание уплывает в потоке препарата, и я проваливаюсь в черноту.

Последняя мысль приносит облегчение и страх.

«В следующий раз можно ведь и не просыпаться».

* * *

Ледяной воздух настолько жесток, что организм просыпается на два часа раньше игнорируя вкаченный препарат. Инстинкт выживания на это планете — гарантия пробуждения. Снегу намело еще больше — он укутывает мои ноги по бедра. Костюм не пропускает его холодные прикосновения. Лицо и шея сильно болят от мороза. Я сразу надеваю шлем-каску и чуть подкручиваю батарею. Жалкий огонек рядом со мной еще горит, но уже почти уступает окружающему нас холоду. Лежу так пару минут, приятно ощущая тепло, что распространяется по телу трубками термобатареи.

Согревшись понижаю ее интенсивность. Когда пробираешься через снега согреваться не проблема. Для начала настраиваю передатчик в шлеме. Улавливаю помехи, попутно делая по несколько шагов в разные стороны. И начинаю двигаться в сторону где сигнал хоть слегка усиливался. Я не смотрю по сторонам; тут все одинаково. Я лишь иногда поглядываю в небо. Изредка тучи рассеиваются, и я вижу родное мне чернильное небо со звездами. Оно как успокоительное для меня. Звезды — как колыбельная матери. Живя среди них — чувствуешь себя их частью. Они вокруг. Они кажутся близкими.

В этом заледеневшим мире ты мелок и жалок.

Выброшен как пакет с дерьмом, не пригодным даже к переработке.

Мир вокруг тебя трещит и ломается от мороза. Этот звук готовит тебя к тому, что вскоре так же будут трещать твои кости. Пустынная белизна окружает тебя одиночеством. Единственный собеседник (кроме того, что скрывается внутри своей же башки) монотонный, почти всегда воющий ветер. Когда ты живешь в обществе — пусть даже выбирая уединение, ты все равно понимаешь, что вокруг тебя есть люди; они где-то там, далеко, но они есть. Такое одиночество — фикция — приятная иллюзия неполноценного одиночества. Здесь иначе. Среди льда и снега люди лишь были; ты один. Совсем.

В очередной раз накатывает. В последние дни все чаще. Желание просто