Лина приехала на концерт группы Джаспера в начале одиннадцатого. У клуба без опознавательных знаков стояла небольшая толпа, а внутри было полно народу – человек сто, всех цветов кожи, моложе и старше Лины, мужчины и женщины, одетые кто модно, кто консервативно. На Лине были джинсы и топ, она купила его прошлым летом для очередного отпуска, в который так и не поехала: она стояла в баре с пластиковым стаканом пива в руках и ожидала начала концерта, удобно растворившись среди болтовни и волнообразно меняющейся толпы.

Она услышала, как кто-то назвал имя Джаспера и сказал: «Удачи, чувак», а через минуту Джаспер уже стоял рядом с ней у стойки бара.

– Лина, ты пришла, – сказал он с удивлением.

– Ну конечно, – ответила она как ни в чем не бывало и улыбнулась в ответ.

– Как поживает Вирджиния? – Джаспер наклонился к ней, и Лина придвинулась поближе, стараясь расслышать его сквозь галдеж бара.

– Все очень интересно. Сейчас расскажу, – крикнула она ему прямо в ухо, серебристо-черное от пирсинга.

Джаспер махнул рукой в сторону сцены.

– Мы сейчас начнем. Давай поговорим после концерта. – Он взял ее за запястье – этот жест мог показаться неуместным или странным, но она с удовольствием ощутила тепло его пальцев, нежно сжавших ее руку. – Я рад, что ты пришла, – сказал Джаспер, и Лина снова почувствовала дрожь вдоль позвоночника и приятную отстраненность, будто толпа и шум отступили.

Пока Лина допивала свое пиво, свет погас, на сцене послышалось шарканье и возня, там брали в руки гитары, настраивали микрофоны, а потом прожектор осветил солиста – не Джаспера, другого парня, невысокого, худого и бледного, с дивной прической а-ля нерд, в массивных черных очках и с гитарой, перекинутой через плечо. Зазвучала первая песня – бренчание гитары, негромкий задушевный вокал, – и толпа зашевелилась, головы отвернулись от сцены, разговоры возобновились. Лина почувствовала укол беспокойства, как будто была не просто зрителем, как будто для нее было жизненно важно, чтобы эта четверка парней добилась хоть какого-то успеха.

Песня закончилась, раздались вялые аплодисменты и одинокие выкрики, а потом снова заиграла музыка. На этот раз начали ударные, громкая дробь, которая отдалась глубоко в груди Лины, как сердцебиение, а потом вступил Джаспер на бас-гитаре, ровное электрическое бренчание, к которому присоединились другие гитары, и толпа в едином порыве ожила. Именно этого они так долго ждали.

Лина не сводила глаз с Джаспера. Она смотрела на него зачарованно: он больше не был похож ни на того Джаспера, которого она встретила на выставке Белл, ни на того, с которым только что разговаривала в баре. На сцене Джаспер держался холодно, отстраненно, с самообладанием, которому она позавидовала бы, не выгляди он таким одиноким. Она знала эту позу – таким отрешенным ее отец бывал у себя в студии. Сейчас Джаспер был в своей собственной вселенной, где не было ничего, кроме инструмента у него на плече. Он не играл на публику. Он не красовался и не позировал. Вокалист в перерывах между песнями болтал со зрителями из первого ряда, разглядывал зал, напевал, старался держать контакт с публикой. А глаза Джаспера были почти все время закрыты. Он отошел на край сцены и опустил голову, раскачиваясь, как маятник, в такт низким звукам своей гитары. С таким же успехом он мог быть в зале один. Лине, наблюдавшей за ним, казалось, что именно это он и предпочел бы – играть эту музыку в одиночку.

Песни сменяли друг друга, и Лина уже не думала ни об отце, ни о Натали, ни о Грейс; она вообще ни о чем не думала, только о музыке и окружавших ее людях, потных и разгоряченных; ей казалось, что ее поддерживают все эти тела, такие разные, твердые и мягкие в своих изгибах и сочленениях. Бас-гитара Джаспера ритмично вибрировала на низких нотах, дрожь нарастала в нижней части ее живота, и этот ритм выходил за пределы ее тела, охватывая пол, стены и экстатическое движение толпы. Лина чувствовала, что движется вместе с музыкой, вместе со всеми, и вдруг Джаспер посмотрел на нее сверху вниз – неужели он смотрит на нее? Лина закрыла глаза и растворилась в радостной толпе.

Джаспер отыскал Лину после концерта, его футболка и волосы потемнели от пота.

– Пойдем, – сказал он.

– Куда?

– В бар, в который мы ходим после концертов. Он не понтовый. Наоборот, довольно задрипанный, но там можно поболтать и поиграть в карты, если хочешь.

– В карты?

– Джин-рамми. Это мой пунктик.

– А картина Белл?

– Потом покажу. После партии-другой.

Внезапно рядом с Джаспером появился вокалист. На шее у него висело белое полотенце, из заднего кармана он вытащил заскорузлую колоду карт и медленно помахал ею перед Джаспером, как матадор красной тряпкой.

Джаспер повернулся к Лине:

– Видишь? Говорю же, пунктик. Так ты идешь?

Все еще чувствуя внутри вибрацию музыки, Лина кивнула.

Бар и впрямь был задрипанным. Тусклый свет, бильярдный стол, несколько автоматов для игры в пинбол, за стойкой бара – блондинка с толстыми пальцами, которая, рассмеявшись, продемонстрировала серебристо-черный рот. Джаспер и другие музыканты, Каллум и Майк, устроились за столиком, и Лина стала играть с ними в джин-рамми. Поначалу она выигрывала – подростком она каждый вечер играла с Оскаром на шоколадные чипсы и жвачки, – но потом и Майк, и Джаспер начали снова и снова обставлять ее, а она требовала продолжения игры. Оправдывая название игры, они пили джин, и выпивка сначала раззадорила Лину, а потом притупила реакцию, заставив ошибаться.

Они уехали поздно, Лина не знала точно, в котором часу. Она споткнулась о бордюр и прислонилась к Джасперу, который взял ее за локоть, повел по тротуару и помог подняться по лестнице в битком набитую квартиру, где все болтали и смеялись, кто-то играл на гитаре, а женщина с огромными серьгами и красными губами пела очень красивую песню.

– Здесь мы живем, – сказал Джаспер. – Мы с Майком. Мы всегда приходим сюда после концертов.

Лина оставила Джаспера и присоединилась к компании. На низких столиках горели свечи, в углу поблескивала лавовая лампа в человеческий рост, гул голосов блуждал по комнате вверх и вниз, усиливаясь и затухая, – какофония, но со своеобразным ритмом. Лина поговорила с личным агентом полуизвестного актера, официанткой-танцовщицей, официантом-актером, журналистом-стажером, еще одним танцором, актером, музыкантом, еще одним музыкантом, студентом-философом, студентом-искусствоведом, и в этих разговорах на случайные, странные темы, когда все были счастливы, пьяны или обкурены и мастерски отгораживались от грустных мыслей, Лина вспомнила, как ребенком стояла в пижаме на верхней ступеньке лестницы и слушала вечеринки Оскара внизу. Иногда она украдкой спускалась вниз и на какое-то время смешивалась с толпой, пока Оскар не ловил ее и не уносил, хихикающую, обратно в постель. Теперь эти празднества казались ей именно такими: творческая энергия, безграничный энтузиазм, вера в то, что талант, воля и труд в конечном счете восторжествуют, фаталистический скептицизм по поводу всего этого цирка – да, конечно, мы все творческие и интересные, конечно, все будут знать наши имена, но завтра, послезавтра и на следующий день мы пойдем на свою низкооплачиваемую работу, будем сидеть на табуретках, принимать заказы на еду или убирать беспорядок, который никто больше не хочет убирать. Зато сегодня, по крайней мере, мы можем сказать, что мы художники.