Тот отступил, испугавшись его тона, но ничего не сказал, да Яков бы и не позволил, потому что, склонившись над ним, закричал:

«А почему патриарх Иаков вышел из своей страны и отправился в Египет?! В конце концов, именно поэтому возник Песах! Если бы он не покинул свою страну, у тебя, оборванец, не было бы сейчас праздника, а нам не понадобилась бы праздничная еда!»

Человек так испугался, что моментально дал нам несколько левов и, вежливо извинившись, проводил до дверей.

Может, и хорошо, что все так случилось, потому что голод и нищета той зимы заставили наш разум сосредоточиться и обострили наши чувства. Но не было такой силы, которая смогла бы потушить пламя Якова. Он – мы не раз имели тому подтверждение – даже в самых тяжелых условиях продолжал сверкать подобно драгоценному камню. Даже когда, одетые в лохмотья, мы просили милостыню, в нем ощущалось чувство собственного достоинства, и любой встречный понимал, что имеет дело с человеком особенным. И боялся Якова. Странно, но мы не умерли от этих невзгод, а начали привыкать. Будто облачились в эти нищету, холод и несчастье. Особенно Яков – в обличье озябшего оборванца он вызывал большее сочувствие, но и большее уважение, нежели представая перед людьми самодовольным и богатым хахамом.

И вновь случилось чудо: слава Якова в Салониках сделалась столь велика, что в конце концов явились сами сподвижники Кунио, на сей раз решив подкупить Якова. Дать ему денег, чтобы он либо присоединился к ним, либо покинул город.

«Теперь вы пришли?! – воскликнул Яков с горечью. – Поцелуйте себя в задницу. Слишком поздно».

В конце концов враждебность по отношению к нему настолько возросла, что Яков перестал ночевать дома. А случилось так после того, как он уступил свою постель греку, еще желавшему торговать с нами камнями. Сам Яков лег на кухне, так, по крайней мере, он всем рассказывал. Я-то отлично знал, что он отправился к одной вдове, часто оказывавшей поддержку как его финансам, так его телу. Ночью кто-то ворвался в дом, и грека под одеялом зарезали. Убийца исчез, будто тень.

Этот инцидент так напугал Якова, что он на время перебрался из Салоников в Ларису, а мы делали вид, что он живет дома. В первую же ночь после его возвращения наши враги снова сговорились и устроили засаду.

С тех пор Яков ночевал все время в разных местах, а мы стали опасаться за свою жизнь и здоровье. Выхода не было, мы решили покинуть Салоники и вернуться в Смирну, оставив этот город на откуп злу. Хуже всего было то, что всяческих бед желали Якову именно свои. Теперь уже и он сам не думал о них ничего хорошего и презирал. Сказал, что они обабились и из всего, чему учил их Барухия, сохранили лишь склонность к содомии.

ПОСКРЁБКИ. О САЛОНИКСКОМ ПРОКЛЯТИИ И ЛИНЬКЕ ЯКОВА

Когда мы приняли решение бежать из Салоников и уже начали собираться в путь, Яков вдруг заболел. Его тело покрылось язвами, кожа сходила кровавыми клочьями, а сам он выл от боли. Какая болезнь возникает так внезапно, так неожиданно и принимает такие формы? Первое, что всем приходило в голову, – проклятие. И Яков тоже так думал. Должно быть, последователи Кунио наняли какого-нибудь колдуна – впрочем, таковые имелись и среди них самих, – и тот проклял соперника.

Сперва реб Мордке сам перевязывал Якова, обкладывал его амулетами, которые изготовлял, бормоча заклинания. Он также набивал ему трубку темным опиумом, потому что курение облегчало боль. Затем, однако, не в силах унять страдания любимого Якова, позвал женщину, старую и трясущуюся, лучшую целительницу в округе. О ней говорили, что это ведьма, очень известная, из тех, фессалоникийских, столетиями живших близ города и умеющих становиться невидимыми. Она смазала раны Якова отвратительной жидкостью, едкой и жгучей, так что крики Якова разносились, наверное, по всему городу. Колдунья произносила над стонущим от боли Яковом какие-то заклятия, на чрезвычайно странном языке, который никто не знал. Шлепала его по ягодицам, как мальчика, а потом отказалась брать плату, потому что говорила, что это никакая не болезнь, просто Яков линяет. Как змея.

Мы недоверчиво переглядывались, и реб Мордке расплакался, как дитя.

«Линяет, как змея!» Взволнованный, он воздел руки к небу и воскликнул: «Господь наш, во веки веков – благодарю Тебя!» А потом хватал всех и каждого за рукав и возбужденно повторял: «Змей-спаситель, змей, нахаш[95]. Разве это не свидетельство миссии Якова?» Его темные глаза блестели от слез, отражая крошечные огоньки ламп. Я смачивал повязки в теплом травяном отваре, как велела старуха, и прикладывал к покрытым коркой ранам. Даже не сами эти раны были ужасны, хотя боль они в самом деле причиняли очень сильную, но именно факт их появления. «Кто сделал это? Кто виноват?» – размышлял я поначалу гневно и негодующе. Однако теперь я знал, что никто не способен навредить Якову. Когда дух нисходит на человека, все в его теле должно измениться, выстроиться заново. Человек оставляет старую кожу и облекается в новую. Об этом мы беседовали всю ночь перед отъездом.

Мы с Нуссеном сидели на корточках под деревьями. Ждали какого-то чуда. Небо на востоке порозовело, запели птицы, затем к ним присоединился голос муэдзина. Когда солнце начало подниматься из-за горизонта, домики с плоскими крышами очертили длинные влажные тени и проснулись все ароматы мира: цветущих апельсиновых деревьев, дыма, пепла и гниющих объедков, выброшенных накануне на улицу. А еще ладана и ослиного помета. Я почувствовал, как меня наполняет невообразимое счастье: это чудо и знак того, что каждый день мир возрождается заново и дает нам новый шанс для того, чтобы совершать тиккун. Он отдается в наши руки доверчиво, словно огромное, пугливое животное, искалеченное и зависимое от нас. И мы должны его впрячь в наш труд.

«Останется ли на полу от Якова прозрачная оболочка?» – спросил взволнованный Гершеле, а я встал и в лучах восходящего солнца под протяжные крики муэдзина принялся танцевать.

В тот день Яков проснулся от гнева и боли. Он приказал собрать наши жалкие пожитки, и, не имея средств на путешествие по морю, мы сели на ослов и двинулись вдоль берега на восток.

Когда по пути в Адрианополь мы устроили привал на берегу, Яков шипел от боли, и хотя я делал ему примочки, это не помогало. Тогда одна из проезжавших на осле женщин, вероятно тоже ведьма, как и все жительницы Салоников, посоветовала войти в соленую