Нет смысла рассматривать здесь более подробно политические и военные события поры недолгого правления Каракаллы. После нескольких военных побед в Германии и краткой вылазки к дунайским границам он предпринял большой военный поход против парфян. Нельзя не признать, что Северу не удалось решить парфянский вопрос и что та агония, в которой находилась парфянская династия, предоставляла удобную возможность одержать над ней решительную победу и надолго закрепить успех. У нас мало сведений об этом походе. Однако не успел император добиться хоть сколь-нибудь значительных успехов, как был убит по наущению префекта гвардии М. Оппелия Макрина одним из его офицеров. За провозглашением Макрина императором последовала короткая гражданская война. Армия, которой Каракалла покровительствовал и которая верила, что может положиться на благоволение семьи Северов, была не очень-то склонна признавать римским императором чужака и присягать ему на верность. И как только появился претендент в лице племянника Каракаллы, юного Бассиана, прозванного Элагабалом (или Гелиогабалом), верховного жреца бога Эмесы, солдаты предпочли его неизвестному Макрину, первые шаги которого на поприще императора, как и его отношение к сенату, им пришлись не по душе.[187] Правление Гелиогабала было кратким и бурным. Всем известны его религиозные эксперименты. Его попытки создать приемлемую для каждого гражданина мировую религию и окружить титул императора как наместника Бога на земле священным ореолом не имели успеха; увы, единственный успех его деятельности заключался в том, что он возбудил недовольство всех почтенных римлян во всей империи, а также некоторой части солдат. В результате две из трех многоопытных сириянок, способствовавших его восшествию на трон и правивших от его имени — Юлия Меса и Юлия Мамея, — против воли его матери Юлии Соэмиады заменили его на другого Бассиана, на его двоюродного брата, получившего имя Александра Севера.[188]

Мы не будем здесь останавливаться на политической стороне правления Александра. Дион, и до некоторой степени также Геродиан превозносят его как человека, почти полностью восстановившего принципы просвещенной монархии. Если иметь в виду намерения императора, то их утверждения недалеки от истины. Но император не был волен в своих действиях. За его спиной сомкнутыми рядами стояла армия — солдатня, развращенная Северами и привыкшая к политическим методам, исключавшим всякие серьезные попытки возвращения к принципам правления Антонинов. Солдаты не желали вновь допускать к реальной власти сенаторов и всадников, так же как не хотели терпеть энергичного, решительного человека в качестве советника при юном императоре. Об уменьшении солдатского жалованья и восстановлении дисциплины· они ничего не хотели и слышать. В таких условиях старания возродить методы правления Антонинов были напрасны. Император был послушным инструментом в руках солдат и ему пришлось покориться жестокой необходимости.[189] Армия все больше утрачивала способность быть действенной защитой империи. Война против новых завоевателей Востока, персов, обернулась сокрушительным поражением, и тот факт, что она не закончилась полной катастрофой, можно объяснить только тем обстоятельством, что у персов в то время были свои внутренние проблемы. Серьезные беспорядки на границе с Германией побудили императора предпринять попытку предложить выкуп за мир, это и принесло ему смерть; он был зверски убит собственными солдатами.[190]

Принципы, лежащие теперь в основе государственного организма, созданные Септимием Севером и укрепленные его сыном, оказались долговечными. Внешне никаких изменений не ощущалось. Как и прежде, в качестве верховного магистрата римского народа царил император; как и прежде, верховная власть в государстве находилась в руках сената, который передал ее императору; как и прежде, сословия сенаторов и всадников поставляли офицеров для армии и чиновников для имперского управления; как и прежде, городами управляла городская аристократия, а армия оставалась войском римских граждан. Но в действительности от прежнего государства остались лишь одни названия, и любая попытка изменить положение была обречена на провал. Солдатня была полна решимости воцариться в империи в качестве полновластных правителей и не желала терпеть возвращения к власти высших классов, по-прежнему еще очень сильных. Это был один из величайших кризисов, которые когда-либо переживала Римская империя за всю историю своего существования.

Годы, в течение которых один за другим в пурпур облачались Каракалла, Гелиогабал и Александр, были для империи временем величайших бедствий. Правда, длительные, кровавые гражданские войны на это время не приходятся, если не считать войну между Макрином и Гелиогабалом, которая носила локальный характер и в целом не затронула империи. Но организм империи был до такой степени истощен, что уже не соответствовал тогдашним требованиям: империи угрожали тяжелые внешние войны. Ошибочные действия Гелиогабала, которому наши источники приписывают вину в крахе имперских финансов, особой роли не играли. Основная проблема состояла в покрытии расходов на крупные военные походы, и ее нужно было обязательно решить, если империя не хотела пасть жертвой постоянных набегов иранцев на востоке и иранцев и германцев на северо-востоке. В любом случае требовалось напряжение сил, причем незамедлительное. В империи не было человека, который бы этого не понимал: и Септимий Север, и Каракалла, и Александр отчетливо видели эту необходимость, и в этом своем понимании они были выразителями общественного мнения. Мечта Каракаллы стать вторым Александром Великим и осуществить, mutatis mutandis, его план — слияние двух боеспособных и цивилизованных народов мира, иранцев и римлян, в единую нацию и единое государство для заслона от лавины варваров, грозившей поглотить оба государства, и римское и парфянское, — вовсе не был причудой Дон-Кихота, хотя этот план и характерен для романтических целей, которые ставились в те тяжелые времена. Так или иначе, было бы ребячеством расценивать эту романтическую мечту как великую политическую идею, воплощению которой помешало лишь преступление Макрина. Но эта мечта, абсолютно не соответствовавшая жестокой действительности, весьма характерна для обстановки времен упадка империи. Если второй Бассиан принял имя Александра, то это может служить свидетельством того, что описанная утопическая идея обязана своим существованием безудержной фантазии сирийских императриц, передававшейся от них обоим Бассианам.