Я убежден, что речь идет о той же самой враждебности по отношению к высшим классам, которая послужила причиной создания в 212 г. по Р. X. знаменитой constitutio Antoniniancr, согласно ей всем peregrini было даровано право гражданства. Распоряжение Каракаллы остается загадкой, и ее не в состоянии разрешить даже египетский папирус, донесший до нас несколько фрагментов этого документа, и очень трудно сказать, какую, собственно, цель преследовал император. Оригинал текста эдикта, найденный в Египте (если мы имеем право рассматривать его как оригинал), со всей определенностью исключает dediticii из числа тех, кому даруются права гражданства. Сколь же велик был круг peregrini, которых во времена Каракаллы именовали dediticii? Принадлежали ли свободные крестьяне деревень, например во Фракии и Сирии, к этому слою населения? К какому слою относилось сельское население, проживавшее на городских территориях? Все ли мелкие императорские арендаторы были dediticii? До тех пор пока наши ответы на эти важные вопросы остаются на уровне предположений, мы фактически беспомощны при попытке оценить историческое значение constitutio и не можем понять намерения, которыми руководствовался император, провозгласив ее в самом начале своего единоличного правления. Если она действительно не предоставляла гражданских прав всему сельскому населению и была направлена исключительно на жителей городов, а среди них касалась лишь полноправных граждан (honestiones) и не затрагивала низшие сословия (humiliores), то она не может рассматриваться как существенный прогресс на пути политического выравнивания, на пути равноправного возвышения масс во всей империи. Она становится частной мерой, которая увеличивала число римских граждан в городах, особенно на Востоке.

Но даже если наделение гражданскими правами не ограничивалось столь узким кругом, а охватывало более широкие слои населения, то все же оно ни в коей мере не затрагивало правового статуса города как такового, поскольку имело пока индивидуальный характер, так что город перегринского права сохранял прежний правовой статус, даже если все его граждане становились отныне cives Romani. Такая однобокость неизбежно понижала значимость этой меры. Все это дает нам некоторое право предполагать, что действия Каракаллы — помимо того значения их для налогов, на которое указывает Дион, — преследовали две определенные цели. Предоставляя право римского гражданства муниципальным чиновникам и лицам из верхних слоев сельского населения (введя таким образом ‘συνοικισμός’ сельского и городского населения), а также предоставив это преимущество некоторым людям из низших классов, Каракалла увеличил число тех, кто был связан обязательством городских литургий. Приобретя новый политический правовой статус, римские граждане были лишены повода уклоняться от этого тяжкого бремени. Каракалла думал, что предоставлением римского гражданства он польстит этим прежним пасынкам Рима и тем самым завоюет их преданность. Однако суть его намерений состояла не столько в том, чтобы возвысить низшие классы, сколько прежде всего в том, чтобы принизить высшие, и не только в Риме и Италии, но и в провинциях; таким образом он рассчитывал ущемить гордость и самонадеянность правящих городских классов, имперской знати и муниципальной аристократии. Право римского гражданства стало теперь чем-то настолько обыденным, сделалось настолько заурядным, что утратило всю свою ценность и могло быть распространено на dediticii без ущерба для кого бы то ни было. Дар Каракаллы в действительности никому не помог, он не имел существенного социального или политического значения. Бремя налогов и литургий оставалось прежним; социальная и экономическая пропасть между городами и крестьянами, а в городах — между пролетариатом и средним сословием сохранялась; новые римские граждане находились теперь под защитой римского закона, но в пору развития всеобщего имперского права это было, впрочем, уже не очень-то и важно; помимо этого, они ничего не получили.

Сколь бы ни значительна была мера, предпринятая Каракаллой, с точки зрения историка constitutio означала конец одного периода и начало другого. Она явилась внешним признаком того, что римское государство, которое опиралось на senatus populusque Romanus и в этой форме по-прежнему оставалось идеалом просвещенной монархии, теперь окончательно отмерло. Теперь каждый человек был римским гражданином, но на самом деле гражданином не был никто. Как только право римского гражданства стало пустым звуком и опустилось до роли заурядного титула, оно потеряло всякое значение. При Траяне и Адриане было еще по-настоящему важно, является ли человек римским гражданином или нет. Хотя римские граждане уже не были теперь господами над миром, как раньше, они все же образовывали высший слой городского населения и имели — пусть неофициально и не на основе политических прав, а благодаря своему социальному положению — большое влияние и значимость в обществе. Для Аристида римские граждане все еще были людьми высшими и лучшими. Розданное всем и каждому, право римского гражданства стало простым названием: оно обозначало лишь то, что его носитель проживает в одном из городов империи. Позже этим титулом стали наделять жителей Римской империи вообще, т. е. всех подданных римского императора, который теперь олицетворял государство. Со времен появления империи право римского гражданства утратило свою политическую значимость, теперь оно потеряло также и свое социальное значение. Осознавал ли это Каракалла, когда оглашал свой эдикт, сказать трудно.[186]