Проходя мимо парадного входа в особняк, Клаудиюс бросил взгляд на ступени, укрытые снегом в меньшей степени, чем земля. Видно, снегу просто было сложнее удержаться на гладком камне.

Клаудиюс остановился. Присмотрелся повнимательнее – показалось, что он видит следы. Поднял взгляд на фасад здания. И вдруг ошарашенно он уставился на крайнее левое окно третьего этажа. В окне горел свет. Нет, не яркий. Он словно пробивался через неплотно задернутые занавеси. Но свет в комнате горел.

– «Беатрис», – вспомнил Клаудиюс название этой спальни.

Быстро поднялся по ступенькам на порог парадного входа, потянул на себя ручку тяжелой двери. Дверь оказалась незапертой. Кромешная темень встретила Клаудиюса внутри. Он включил свет и побежал по мраморным ступеням на второй этаж, потом по деревянной лестнице на третий к спальням.

– Ты чего? – выкрикнул он, когда, распахнув двери в спальню «Беатрис», увидел Ингриду, неподвижно сидящую за столиком трюмо перед зеркалом.

Ингрида посмотрела на него удивленно и устало.

– Иди отдыхай! – сказала она. – Я сегодня здесь останусь. До утра.

Клаудиюс открыл рот, но так ничего и не сказал. Только продолжал смотреть на нее.

– Ты плохо выглядишь, иди ложись спать! Наверное, тоже устал, – эти слова Ингрида произнесла нежнее и мягче.

И Клаудиюс вышел из спальни «Беатрис». Вышел молча и закрыл за собой двери.

– Наверное, тоже устал, – повторил он себе пару раз шепотом, спускаясь по лестницам к выходу из особняка.

Уже в домике из красного кирпича, в их спальне, в кровати под одеялом ему стало холодно. Он лежал и мерз, лежал, пока не заснул вопреки этому холоду, вопреки своей сегодняшней душевной неустроенности, возникшей благодаря Ингриде. Просто усталость, подслащенная виски, победила.

А утром Ингрида, как ни в чем не бывало, поджарила яичницу с беконом и позвала Клаудиюса завтракать.

– Мне там очень понравилось, в «Беатрис». Хотела проверить, смогу ли я одна заснуть в таком большом доме!

– И как? – спросил сонный Клаудиюс.

– Смогла! – Ингрида кивнула и гордо улыбнулась, очевидно, весьма довольная собой.

Время всегда летит со скоростью времени. Намного медленнее самолета или даже автомобиля. Скорость – шестьдесят секунд в минуту. То есть минута в минуту. Скорость движения времени всегда совпадает со скоростью времени – шестьдесят минут в час. Поэтому зачем спешить?

Кукутис пожал плечами и попросил у девушки за стойкой еще чаю. За окнами падал мокрый снег. Именно этот снег и заставил Кукутиса в ближайшее кафе зайти.

«А что, если в чай немного бренди добавить?» – подумал Кукутис.

И тут же одобрил эту мысль действием. Достал из ноги фляжечку серебряную, открутил крышечку и налил немного в пустую чашку. Вскоре девушка новый чайничек с чаем клиенту принесла. Развел Кукутис бренди чаем и глоток сделал.

– О! Это другое дело, – прошептал самодовольно.

У девушки вдруг мобильный музыкой зазвонил. Вздрогнул единственный клиент кафе, испуганно на свою деревянную ногу посмотрел – не она ли это снова пошутить над ним решила?

Но мелодия звонка уже оборвалась и вместо нее негромко и мелодично зазвучал голос девушки.

Улыбнулся Кукутис. Вспомнил мальчишку Вольфганга и его проделку со своим телефоном, засунутым тайком в его, Кукутиса, любимую деревянную ногу.

«Да, – вдруг настроение его изменилось. – А ведь так тайком что угодно в мою ногу подложить можно! Даже гранату! Надо бы, как в советские времена, „инвентаризацию провести“! Может, и действительно что-то еще подложили! Или наоборот – вытащили! Только вот где эту инвентаризацию провести? Не тут же за столом!»

Он оглянулся по сторонам и огорченно мотнул головой.

– Вам что-нибудь еще? – спросила, отвлекшись от телефона, девушка.

– Нет-нет, спасибо! – успокоил ее Кукутис.

Снова чаю с бренди глотнул. Снова недавний телефонный полузвон – полутарахтение из памяти услышал.

И та же память из-под пластов сохраненных из прошлого звуков и запахов вытолкнула наверх еще один звон – звон настоящего будильника, который с ним, с Кукутисом, почти всю Первую мировую прошел. Тот будильничек размером не превышал карманные часы на цепочке, но, конечно, был потолще и с блестящим будильным колокольчиком на макушке. Солдат Кукутис носил его по очереди то в левом кармане штанов, то в правом. Было это неудобно, но какие на войне удобства? Главное, что так он всегда знал, где будильник находится. Даже когда спал, не раздеваясь, и лежал на том боку, в кармане которого пусто было, все равно чувствовал присутствие будильника в другом кармане. Однополчане поначалу смеялись над ним: ну надо же, другие, убив врагов, забирали себе в качестве трофея карманные часы, а ему, убившему штыком в атаке какого-то несчастного коротышку, достался будильник из кармана убитого. Но не оставлять же будильник мертвому! Мертвого уже никто не разбудит! И вот после этого неделями ходил Кукутис в атаки или просто из окопа стрелял и довольствовался будильником, время проверяя или даже ставя его, чтоб в шесть утра зазвенел, если ему фельдфебель в четыре утра разрешил два часа поспать. Но потом во время очередной атаки снова прошил он штыком беднягу-врага, и уж у того в кармане серебряные карманные часики нашел с серебряной крышечкой, защищающей стекло циферблата от царапин. Внутри крышечки – гравировочка с вензелями убитого и надписью «Komm als Sieger zurück!»[26] – «Вернусь, вернусь!» – шептал себе тогда молодой солдат Кукутис, перекладывая серебряный тикающий трофей в карман, свободный от будильника. С тех пор стал Кукутис владельцем двух видов времени: того, что только себя показывает, и того, что в нужный момент разбудить тебя может. И перестали однополчане над ним посмеиваться и подшучивать, но кривились всегда, когда его будильник звенел – не нравились им на войне мирные звуки. Так Кукутис для себя решил. Но тише звон будильника сделать не мог.

А когда взорвался возле него снаряд и оторвало этим взрывом у Кукутиса правую ногу вместе со штаниной, в кармане той штанины оторвало и будильник. И с тех пор не имел Кукутис будильника, а только карманные часы, серебряные, с серебряной крышечкой, защищающей стекло циферблата от царапин и с надписью на внутренней стороне «Возвращайся с победой!». Жалко, что под этим выгравированным под вензелем неизвестного солдата пожеланием не стояло адреса. Так случилось, что взрыв снаряда, оторвав ногу, даровал Кукутису на время взамен контузию с избирательной потерей памяти. Дом он свой с тех пор вспомнить не мог, а вот мельницу, где его любимая жила, помнил. И вторым делом после скитания по госпиталям отправился к ней, точнее – к ее отцу мельнику – руки горбатой красавицы просить! Первым делом он, конечно, поехал на временной деревянной ноге постоянную ногу искать. В Меммеле, когда выписали Кукутиса из последнего его госпиталя, провожать его вышел только госпитальный столяр – молодой курносый курляндец. Вышел, чтобы посмотреть – сможет ли одноногий солдат на творении его, столяра, рук первые несколько шагов сделать. Ту тяжелую и неудобную подпорку Кукутис так никогда ногой и не назвал. Ни тогда, ни потом. Но обиды на курносого курляндца он не держал – столяр при госпитале был один, а одноногих и безногих солдат – сотни. Безногим делали тележку на колесах и давали в руки палки, чтоб от дороги, как на лыжах, отталкиваться. А одноногим – колоду, на простом станке выточенную из цельной ветки или ствола среднего дерева. Сверху у колоды выемка была вырублена для культи, неровная и негладкая. Такая, что если сперва культю в портянку не замотаешь, то сразу десять заноз в замученный огрызок ноги загонишь! Тот курносый столяр Кукутису подпорку-колоду получше подобрал. И даже рукой помахал ему на прощанье, сразу поняв, что этот на деревянной подпорке вместо нормальной ноги дойдет туда, куда хочет! И вот там же, в Меммеле, часа через два увидел Кукутис на скамейке под осенним солнцем двух хорошо одетых мужчин. У одного из-под штанины красивая полированная деревянная нога с резиновым каблуком выглядывала. Мужчины о чем-то беседовали и вдруг одноногий жестом попросил собеседника подождать и, наклонившись и приподняв штанину, выдвинул из деревянной ноги ящичек, достал из него записную книжку, стянутую резинкой, пустой ящичек обратно засунул и штанину отпустил.