Но эти мысли уже на бегу. Пока пулемётчик занят мыслями о своей пробитой руке, бегу дальше. Падаю, выглядываю, если по мне не стреляют, стреляю. Опять бегу. Эти двое за мной, как привязанные. И бежать за мной страшно. Больно уж рисково я действую – со стороны. А остаться без меня ещё страшнее. Видят же, что есть у меня какой-то расчёт, какой-то ритм. Или я просто везучий?

– Как? – задыхаясь, прокричал один из хвостиков.

– Сколько воюешь?

– Четвёртый бой.

– Полтора года. Выживешь – поймёшь, – прокричал ему.

Почувствовал, что уже можно – выпрыгнул, пару шагов – вот и остаток стены. Приваливаюсь к ней спиной. За стеной – немцы. Слышу – лаются. Двое моих спутников по бокам лежат, вжимая тело разом и в стену, и в землю. Немец – в двух шагах.

Достаю две гранаты, кладу на ноги. Меняю магазин, хотя в нём ещё было четыре патрона. Мои спутники тоже достали гранаты. Две на двоих. Итого четыре. Опять оттопыриваю четыре пальца, по одному их загибаю обратно, когда пальцев не осталось, кидаю гранаты через плечо.

Бах-бах-бах-бах! Вскакиваю, винтовкой «смотрю» за стену. Сдвоенными выстрелами прохожусь по немцам, ныряю обратно. Перезаряжаюсь. Рядом бойцы запихивают обоймы в приёмники винтовок. У одного губы трясутся. Ё-о! И пятно на штанах проступило. Бывает! Но не сбежал же! Уже молодец! Привыкнет. Ещё и сраться будет.

– Молодец! – кричу ему в ухо. – Не испугался!

Слёзы брызнули. Блин! Перегнул палку. Он же теперь не видит ничего. Блин! Минус один.

– Отставить сопли!

А второй, перезарядившись, хотел вскочить, дёрнул я его вниз, не дал. Ткнул в бок, указал, куда ползти. Поползли гуськом вдоль обвалившейся кирпичной кладки, по битому кирпичу, по деревянной щепе. У меня ещё одна граната. Повторим ещё с одним куском периметра немцев. А там и наши подтянутся.

Останавливаю свой отряд. Опять пальцы, раз-два, граната, беглый огонь, укрытие.

– Ура! У-ур-ра-а-а-а!

Рота пошла в атаку. Откатываюсь в сторону, встаю, поддерживаю атаку огнём. Падаю, откатываюсь, перезаряжаюсь, стреляю. Немцы отходят ходами сообщения. Всё чаще трескотня винтовочная вокруг меня.

Рокочет «дегтярь». Оборачиваюсь. Напарник Лошади. Видит мой взгляд. Поджимает губы и качает головой. Не может быть!

Вскакиваю, пригнувшись, бегу в тыл. По предположительному пути пулемётного расчёта.

Вот он! Лежит. Живой! Судорожно дышит. Дыра в ватнике медленно расползается кровью. Напротив сердца. Хреново! Поднимаю голову бойца. Кровь ртом. Смотрит на меня. Узнал. Что-то сказать пытается. Не надо! Без шансов же!

– Погоди! – хмурюсь. – В сердце – мгновенная смерть. Ты как жив ещё?

– У меня сердце – справа. Порок сердца. Потому и толстый.

Бывает же!

– Всё, молчи! Молчи, сказал!

Рву, к чертям, все его обертки одежды. Хватаю противогазную сумку. Это я в ней гранаты ношу, а Лошадь противогаз. Вырезаю резину, лью спиртом на рану, на резину противогаза, прижимаю к ране.

– Держи так, Лошадь! Держи!

Повторяю то же самое на спине. Пуля – навылет. И если на груди – дырочка, то на спине – уже яма кровавая. Лью спиртом.

– Не дёргайся! Тпр-ру-у! Стой смирно! Вот. Дай завяжу! Блин, что за бинты такие короткие? И ты обширный! Терпи, сука! Я из-за тебя весь тир пропустил, гад! Теперь тебя ещё и в тыл тащить! Что ты пули грудью ловишь? Скучно стало? Всё, вставай! Сам, сам! Ножками. Я тебе что, Геракл? Сам иди. Теперь не помрёшь. Коль сразу не умер. Пошли.

Закинул его руку на плечо, в другую две винтовки и все манатки.

– Дед.

– Что?

– Я посмотрел правде в глаза.

– И что ты там увидел? – уже без интереса спрашиваю я.

– Я – ничтожество. Приспособленец. Я знал, что жена гуляет. Знал, что дочь – не мой ребёнок. Знаю.

– Она дочь ректора? Поэтому?

– Декана. Ради того, что у меня есть.

– Что у тебя есть?

– Ничего. Мусор. И сам я – грязь.

– Только достигнув дна, ты сможешь оттолкнуться, чтобы всплыть. А потом карабкаться к сияющим высотам.

– Зачем?

– Каждый сам для себя решает, зачем.

– А тебе зачем?

– Чтобы ты спросил.

– Дед, не до шуток! Ответь, прошу! Для меня важно!

– Чтобы жить. Чтобы выжить. Чтобы человеком стать. Человеком жить, не скотиной существовать. И человеком оставаться. Понял?

– Понял.

Шли молча.

– А ногу мне прострелил хахаль жены, – сказал Санёк. – Это я на себя всё взял. А его все одно на фронт. Жена стала завскладом. Через три месяца её под суд.

Меня даже передёрнуло.

– В мире животных! – не сдержался я, плюнул. – Как можно так скотски жить?

– Все так живут!

– Не все! – зло огрызнулся я. – Только скоты! Живёшь среди них – думаешь, что все. Нет! Есть другие. Живут иначе. Для иных целей. У них иные ценности, иная цель, иная жизнь. Собака бежит, на столб нужду справила. И ты тоже. На столб. Ты собака?

– Нет.

– А общее есть. А чем ты от собаки отличаешься? Человек ли ты? Не внешность определяет. Не внешность. А дела, поступки и устремления. Что достойного человека было в твоей жизни? Представ перед Богом, что ты скажешь ему? Жил, жрал, спал, болел, умер? Чем отличился от скотины безмозглой?

– Ничем.

– И я о том же! Высшее образование не делает тебя высшим. Высокие стремления делают человеком. У тебя ещё есть шанс. Не упусти его.

– Ради чего?

– А ты решай сам! Стоит оно того?

Разговор совсем оставил бойца без сил. Он уронил голову, повис на мне, но хотя бы ноги переставлял. Подхватил его под «талию», потащил. Время идёт, там бой. Ребята воюют, а я тут тащу кусок дефектного сала к коновалу.

Надо же, сердце с другой стороны!

Вот и лазарет. Раненые лежат, сидят и стоят всюду. Первичную сортировку осуществляла женщина в белой марлевой повязке. Всё остальное – нарукавники, халат, фартук – было в крови. Подвожу Лошадь к ней. Она видит повязку на бойце, глаза её – увеличиваются, машет на палатку. Веду к палатке. Внутрь меня не пустили, отобрали Лошадь. И хорошо, что не пустили. Такая вонь, даже смрад, крики боли запредельные. Захлёбывающийся, нечеловечный крик человека, который испытывает боль, которую не может выдержать. Меня передёрнуло. Меня – маньяка-живодёра! Меня, который людей десятками в фарш переводил за секунды!

Вышел. Опять передёрнуло, как от холода. Весь в мурашах. Не заметил, что стою, закрыв спиной проход. За что тут же и получил толчок в спину. Понял, что это не «наезд» и даже не повод для драки – сам виноват. Посторонился.