Что оставалось Василию? Он мечтал, как и его кумир, служить на благо общества и клеймить всякую подлость, пошлость и несправедливость, но не ожидал, что жизнь приготовит ему другой сценарий. Оставалось поступить на государственную службу, стать штатным борзописцем (так он называл себя в порыве самоуничижения): «Мне было стыдно, и я держал свое вдохновение на коротком поводке. Хотя это и не была халтура в прямом смысле слова». Василий не хватал с неба звезд, не выбился в ряды значительных авторов, обласканных властью. Но худо-бедно с социальным заказом справлялся. В своих книгах Василий клеймил бездельников, которые хотят лишь паразитировать на теле общества, не давая обществу ничего взамен. Он осуждал всякое проявление индивидуализма и меркантилизма.

Бог его знает, сколько так могло бы продолжаться, но однажды, получая очередное задание от директора издательства, Василий поймал себя на том, что начинает искренне верить в ту чепуху, которую пишет. «Не знаю, что со мной тогда случилось. Наверное, проснулась гордость», — предположил он. Однако вместе с гордостью проснулась и гордыня. Ему до смерти опостылело быть рядовым. Захотелось хоть ненадолго почувствовать себя офицером, блеснуть литературными эполетами. Захотелось звучать на устах молвы, получить настоящее читательское признание, а не ждать подачки от чиновников. Пусть даже и скрываясь под псевдонимом.

Вот тут Василий развернулся во всю широту своего писательского дарования, освободив, наконец, вдохновение от пут. Он обрушил настоящий град сочащихся ядом стрел, каждая из которых надежно впивалась в шкуру Дракона, которым представлялся ему Триумвират Российский. Фигурально выражаясь. Сочинив особенно удачный пассаж, он радостно хлопал себя по коленцам и представлял, как будет купаться в лучах народного признания. Расправляясь на страницах повести с очередным представителем государственной власти, Василий ничего не мог с собой поделать и получал буквально физиологическое удовольствие, как будто в самом деле раскроил ненавистному чиновнику череп.

Поставив финальную точку в произведении, ему не терпелось поделиться своим произведением с публикой. И все же он нашел в себе силы подождать, потратив еще пару недель на редактирование повести. После чего выложил ее на одном из сайтов самиздата и замер в ожидании лавины славы.

Шли дни. Счетчик прочитавших его произведение едва перевалил за пару десятков, а комментариев не было ни одного. «Проклятые графоманы! Они сбились там в кучу, и никто не хочет читать другого! Каждый хочет, чтобы читали его!», — объяснил Василий.

Долгожданный первый отзыв оказался крайне негативным. Анонимный рецензент упрекал автора в излишней эмоциональности, непоследовательности и обращал внимание на брошенные сюжетные линии. Василий включился в острую полемику, но дело закончилась пошлыми взаимными оскорблениями оппонентов.

Это был тяжелый удар. Неделю он не подходил к компьютеру и не отвечал на телефон. Пил. А потом решил, что раз так, то и нечего плевать против ветра. Значит, не посчастливилось ему родиться в то время, когда его талант будет востребован. Остается довольствоваться тем, что имеется в наличии.

Василий вернулся к прежней работе, но безмятежное существование продлилось недолго. Через некоторое время в дверь его квартиры позвонили двое суровых мужчин, которые представились сотрудниками идеологического управления министерства финансов. Даже когда они присели в любезно предложенные кресла, на их похоронных костюмах не образовалось ни единой складки. Им понадобилось всего несколько минут, чтобы вывести его на чистую воду как автора гнусного пасквиля, разлагающего умы доверчивых россиян.

Пережитое унижение Василий запомнил навсегда. Он стоял на коленях, умолял, плакал и клялся, просил прощения и снова умолял, но представители власти были непреклонны. Со скоростью пробки от шампанского Василий вылетел из Союза писателей, а за попытку антигосударственной пропаганды его оштрафовали практически в размере почти всего накопленного пенсионного счета. На новую работу его никто не брал, потому что кому он нужен с такими сомнительными талантами и диагнозом от министерства финансов.

По ночам его терзали кошмары про чадящие трубы крематория. В конце концов, Василий не выдержал. Он не стал дожидаться пенсионных исполнителей и подался в бега, не слишком рассчитывая, что спасется.

* * *

— Следи за часами, — приказал Знахарь.

Они сидели друг напротив друга в сдвинутых креслах. Рядом на металлической этажерке трепетали языки пламени нескольких свечей. Между узловатыми указательным и большим пальцами Знахарь сжимал длинную блестящую цепочку, на которой раскачивались подобно маятнику жилетные часы с осыпавшейся поддельной позолотой. Провожать их глазами сначала было забавно, а затем стало утомительно.

— Сконцентрируйся на часах, — повторил Знахарь. — Расслабься и не сопротивляйся. Только покой и тепло. Тепло окружает тебя со всех сторон, оно согревает и поглощает…

Молчун сдержал зевок.

— Твои веки наливаются приятной тяжестью и закрываются…

Веки жгло так, что впору промывать холодной водой.

— Веки закрываются, и ты погружаешься в горячую ванну, каждая твоя мышца расслаблена. Твое тело покачивается на волнах…

Прислушавшись к ощущениям, Молчун чуть-чуть поерзал, пытаясь найти положение, в котором бы неисправная пружина под обивкой не колола его в зад.

— Ты освобождаешь свое сознание, ничто больше не сдерживает его, и ты пускаешься в путешествие, в конце которого выберешься на берег своего настоящего «я» и все вспомнишь…

Что за чушь!.. Ему пришлось плотнее сжать губы, чтобы не улыбнуться.

— Ты слышишь меня? — с подозрением спросил Знахарь.

— Слышу, — машинально ответил Молчун, продолжая зажмуриваться.

— Вот, дьявол! — судя по звуку, неудавшийся гипнотизер запустил часы об стену.

Притворяться дальше надобность отпала, и Молчун открыл глаза. В приступе гнева Знахарь пошел пунцовыми пятнами, которые в мерцающем пламени свечей смотрелись пугающе. Из затемненной части лазарета неслышной походкой приблизился Председатель.

— Как успехи? — вкрадчиво поинтересовался он.

— Черта лысого, а не успехи! Не знаю, что он себе думает, но, сколько мы ни пробуем, он не поддается!

— Может, это все из-за моей травмы? — Молчун постучал костяшками пальцев по виску.

— Не было никакой травмы! — не унимался Знахарь. — Я проверял — не били тебя по голове. То есть, может, и поддали немного, но без повреждений, способных нарушить память!

— Плохо! — Председатель едва скрывал раздражение. — Болтаешь ты много, Знахарь, а толку от тебя, когда нужно, никакого.

Он схватил Молчуна за рукав и потащил за собой, оставив обиженного Знахаря в одиночестве. Председатель передвигался по тоннелям стремительно. Ему нисколько не мешало то, что фонари уже переключили в ночной режим, и горели через один, так что иногда приходилось идти практически впотьмах. Молчун с трудом поспевал за ним.