– Ну-у…

Ну и как это объяснить – словами?

– Давай, давай! Вспоминай!

– Ну… Что-то было не так. Опасность.

– Опасность… – недовольно пробурчал Старик. И замолчал. Надолго.

Я открыл глаза. Старик уткнулся в листочки. Переводил взгляд с одного на другой, тихонько постукивая кончиком карандаша по зубам.

Наконец разочарованно крякнул, взял еще один лист – из стопки чистой бумаги – и что-то нацарапал там. Мрачно поглядел на меня:

– Ладно… Давай попробуем так: когда вообще на тебя находит эта напасть?

– Когда?..

Хм… Ну и вопросики. Когда… Да когда угодно!

Старик нетерпеливо засопел.

– Ну а что ты делаешь, когда чувствуешь, что в тебе просыпается это предчувствие? Что вот-вот проснется? Что ты тогда делаешь? Как-то помогаешь?

– Что делаю?.. Ну, останавливаюсь. Прислушиваюсь.

– Замираешь?

– Ну… Да, пожалуй. – Я не выдержал и усмехнулся: – Дед Юр, я никак не пойму. Там, – я кивнул на книжку, – есть что-то про предчувствия, что ли?

– Может, предчувствия, а может, и не предчувствия… – Старик задумчиво постукивал по зубам кончиком карандаша.

Снова поглядел на меня. Без тени иронии. Я опять почувствовал, как его взгляд буравит меня.

– Иногда вещи иные, чем кажутся на первый взгляд… – сказал Старик.

О, черт! Все-таки не верит он ни в какие предчувствия!

Всего лишь хитрая проверка, чтобы узнать, не вылезал ли я куда-нибудь без его разрешения… Виктор? Он что-то сказал?

Я очень старался, чтобы мой голос не задрожал:

– А про этих чертовых сук там есть что-нибудь интересное?

– И про них тоже. Но боюсь, как бы не пришлось нам отвыкать от этих сук…

Он замолчал. Снова поглядел на листок.

А я застыл в кресле, боясь вдохнуть. Ноги стали мягкими и кисельными, будто уже меня не держали. Будто их там уже не было.

…как бы ни пришлось отвыкать от сук…

Виктор, чертов Виктор! Это он Старику рассказал, и теперь…

Я только и смог вымолвить:

– Дед Юр?..

Но он не поднимал глаз от бумаги.

– Ладно, рано об этом говорить. Надо еще разобраться повнимательнее. Может, и перепутал чего… Надеюсь…

Только теперь он поднял на меня глаза – и ледяная рука, стиснувшая меня внутри, отпустила.

Я еще не мог понять, что же он имел в виду, если не то, о чем я подумал, то о чем же он говорил, но чувствовал, что не об этом. Тут что-то другое…

Старик что-то проговорил, только я не понял.

– Что?

– Это на их диалекте латыни, – сказал Старик. – О четырех сущностях.

– Это о чем?

– Так называется ее книга. – Старик огладил раскрытый разворот. – О четырех сущностях.

– О четырех?.. Я думал, их всего две. Паучихи да жабы.

– Я тоже так думал… Раньше. Пока попадались или «О сущности белолунных», или «О сущности чернолунных», либо «О двух сущностях».

– «О двух» – это на которой живой узор сплетен из обоих узоров?

Старик кивнул.

– А еще две, третья и четвертая? Это что?

Старик погрустнел. Вздохнул.

– Я бы тоже хотел знать, Владик… Странно там все. Я конечно, еще только начал разбираться, но… Как-то оно непропорционально. Про паучиху много, про жабу поменьше, а про эти две почему-то вместе и в самом конце книги, гораздо меньше, чем даже про жабу, в несколько раз меньше. Похоже на… – Старик прищурился и сморщил нос, будто принюхивался, глядя на стеллажи. – Знаешь, есть у меня одна паучья книжка, так там в конце есть кратенько о жабах. В самых общих чертах, так… И тут, сдается мне, тоже что-то вроде вот такого же вот грубого…

Разноголосо зазвонили телефоны.

Пронзительно звенела база в гостиной, ей вторила трубка на кухне и, погромче, еще одна где-то под книгами на столе. Старик, раздраженно хмурясь, выудил ее и поднес к уху.

– Да!

Трубка что-то пробубнила, лицо Старика смягчилось.

– Угу… – И он надолго замолчал, слушая трубку. Лишь стрельнул по мне глазами, а потом глядел куда-то вбок, слушая. И все сильнее поджимая правый кончик губ.

Я невольно затаил дыхание, гадая.

Пытаясь разобрать хоть словно в едва слышном бубнящем голосе… знакомом мне голосе – надеюсь.

Стараясь угадать по лицу Старика. Ну же! Ну!

Старик терпеливо слушал. Минута прошла, еще одна. Лишь кончик губ поджимался во все более кислую гримасу.

– Да… Понял. Ты вот что… – Он снова посмотрел на меня. Замялся, но потом вздохнул и стал говорить при мне: – Ничего не делай. Нет, никуда он не уехал. У меня он.

Старик замолчал, но я слышал, что трубка тоже молчит. Ошарашенная тишина? Надеюсь, тишина. Наконец что-то прорвалось, но я разобрал лишь интонацию. Старик ответил:

– Сам пришел… Нет, поговорить. О суках, да. Что раньше между ушей пропускал. Теперь решил ума-разума набраться… Нет… Нет… Нет. И вообще… – Старик еще раз поглядел на меня. – Заканчивай это все… Все заканчивай, да. Оставь его в покое. Совсем, да. Не надо, я сказал! Да… Ну, давай.

Старик дал отбой. Прищурившись, поглядел на меня.

– Ну ты рожу-то невинную не строй, будто не понял, о чем речь была… – Но я уже чувствовал, как под напускной неприветливостью накатывает теплая волна. – Пошли чай пить.

Он выехал из-за стола и покатил в коридор.

На деревянных ногах, еще не веря своему счастью, я поднялся.

Получилось…

Получилось! И даже лучше, чем надеялся.

Сработало… Даже не верится.

Я шагнул следом и – остановился. Стоп… Я потер лоб. Но если Виктор ничего не успел ему рассказать и тот разговор с двумя листками был не потому, что Старик подозревал меня в чем-то…

Если не к моим выездам за город он подбирался, тогда к чему же был весь этот разговор? О чем же он говорил, когда сказал, что как бы не пришлось отвыкать от сук? Старик в самом деле хотел узнать что-то про мои предчувствия?

Я оглянулся. На стол. На книгу, лежавшую поверх всех остальных. Из-под толстых листов выглядывали края переплета – металлический, с живым узором. Действительно живым узором.

Что же он там такого нашел?

Хоровод разлапистых жуков-уродцев и угловатых пауков, тянущийся со строки на строку, без пробелов. Что в них? Я совершенно не разбираюсь в этом.