невпопад. Строевому шагу люди были не обучены. Поэтому их командиры, активно дирижируя саблями, а то и бердышами пытались удержать линию построения. Бердышами даже в чем-то было удобнее. Они же довольно длинные. И значит их было легче использовать как направляющую, выравнивающую за раз сразу человека три-четыре.

Несколько раз останавливались, когда строй разрывался и шел сильной волной. Но восстанавливали порядок. И вновь продолжали свое движение к этим импровизированным полевым укреплениям.

Раздались первые выстрелы.

Это бунтовщики палили.

Впрочем, невпопад.

Попытались дать слаженный залп. Но не получилось. Уровень личной выучки бунтовщиков очень сильно разнился. И, судя по всему, был еще ниже, чем у стрельцов.

Но вот — дистанция выстрела. Нормальная. К которой стрельцы вышли, вновь поведя строй крутой волной и едва не разорвав в двух местах.

Взяли ружья наизготовку.

— Полки отворяй!

— Правь!

— Пали!

И прогремел относительно слитный залп.

Стрелять стрельцы умели. Во всяком случае сильно лучше своих противников.

Несколько секунд.

Звучит команда.

И вторая линия проходит вперед первой. Берет ружья наизготовку. И дает залп.

Потом третья.

Потом четвертая.

Потом пятая.

Все пять сотен так отстрелялись.

А вот перезаряжаться быстро не умели. Выучки не хватало. Причем остро не хватало. Так как в боевой обстановке человек скатывается до тех навыков, которые в него вбили до уровня рефлексов. Поэтому хорошей выучки без продолжительных и упорных упражнений не добиться. А кто этим занимался? Правильно, никто. Сборы время от времени. Какая-то имитация. В лучшем случае, зарядившись, пару раз пальнут, отрабатывая слитность залпа. Ну и так — по мелочи.

Потом по домам.

И либо торговлишкой да ремеслом заниматься до следующего сбора, либо на патрульную службу заступать. Да только от последней навыков, нужных в бою, больше не становиться. Знай себе броди да торгуй лицом для пущего порядка на улицах. Иногда помогай растаскивать баграми горящие постройки, чтобы не перекинулся огонь на соседние. И все, собственно.

Нормальных же строевых экзерциций никто для них не устраивал. Со времен Алексея Михайловича. Да и тот не сильно упорствовал, видя крайне слабую отдачу.

Для бунтовщиков же этот залп пяти сотен стрельцов выглядел чем-то оглушительным и совершенно деморализующим. Даже несмотря на то, как те стали копошиться и медлить с его повторением. Так что, когда стрельцы с горем пополам перезарядились, стрелять было особенно не в кого. Противник напротив них убежал в основном. Оставив после себя полсотни убитых и раненых. Телеги все же стояли не пустыми, а заполненные где землей, где еще чем. А потому в известной степени защищали от такого обстрела. От пуль, но никак не от психологического давления считай мушкетных залпов, даваемых шагов с семидесяти. Все-таки, несмотря на все нововведения, калибр у огнестрельного оружия в русской армии, как, впрочем, и многих иных, был вполне себе мушкетный. И бабахало знатно, давя грохотом и дымом. Особенно если разом бить.

А рядом, к аналогичным заставам, подступились и иные полки. И везде было тоже самое. Стрельцы, конечно, были не лучшими войсками, однако, на фоне того сброда немотивированного даже они умудрились блеснуть.

Растащив телеги войска вошли в город.

Опять-таки — неспешно.

При столь невысоком уровне выучки и организации войска что-то быстро и слажено делать не представлялось возможным. Даже в томных грезах и влажных мечтах.

Начали продвигаться по улицам, стараясь как можно скорее добраться до кремля. Встревая то тут, то там в мелкие стычки уличных боев. Где-то, где бунтовщики успевали как-то отгородиться теми же повозками, затевали перестрелку. Где-то, ежели позволяли обстоятельства, давили массой, выхватив сабли или бердыши. Все-таки мотивация у стрельцов была в данном конкретном бою дай Боже. Они прекрасно понимали, что чем лучше себя покажут, тем больше надежды на прощение царем.

И продвигались.

Довольно быстро продвигались.

В конце концов у Софьи под рукой имелось всего тысячи полторы разнообразного сброда, собранного с бору по сосенке. Причем, далеко не самого мотивированного стоять на смерть. Тут имелись и отряды казаков, и дезертиры, собранные в ватажки, и бедные помещики, и даже отдельные литовские да татарские отряды.

Без потерь, ясное дело, не обходилось. Однако решительное численное преимущество и невероятная пропасть в мотивации делали свое дело. Раз за разом неприятель отходил под ударами стрельцов. Бежал считай.

Так до кремля и дошли.

До его закрытых ворот.

Здесь Гордону пришлось выкатывать уже свою полевую артиллерию. Легкую. Представленную пушками в калибре от 1 фунта до 3. Готовясь вдумчиво выбивать ворота, а потом прорываться. Он был уверен, что за воротами уже возводят подковообразные баррикады, где их встретят и стрельцам придется знатно умыться кровью. Но…

Ворота неожиданно открылись.

И перед глазами царских войск предстала неожиданная картина…

Боярское ополчение, собранное по типу отряда Лопухиных, присоединившихся, кстати, к войску их открыло. Небольшое, но все ладно упакованное хотя бы в кольчуги. Но в основном в более достойные доспехи. Все в крови стояло. А за ними — поле битвы и какие-то элементы так и не возведенной подковообразной баррикады. Порубили они бунтовщиков, что их обороняли.

— Это как понимать? — спросил выехавший вперед Патрик Гордон.

— Мы, как узнали, — произнес Василий Васильевич Долгоруков, выехавший навстречу, — что есть надежда подавить бунт, сразу подняли верных людей и повели их на Москву. Дабы решительным наскоком не дать бунтовщикам в кремле запереться. Это ведь надолго было бы.

— Наскоком?

— Да. На конях, сбив заслоны ворвались в кремль. Атаковав с первыми вашими залпами. Вот и не успели они все ворота закрыть. Проскочили. Сошлись накоротке, на белом оружие. А потом, — он неопределенно махнул рукой, указывая на «мелко нашинкованный винегрет» из тех, кто еще утром бродил ватажками по городу, чувствуя себя хозяином в городе.

Алексей, слышавший этот разговор издали, усмехнулся. И скосился на Ромодановского. Тот же почтенно кивнул. Дескать, так все и было…

Появление именно этого Долгорукова здесь в такой роли оказалось пусть и неожиданно, но вполне предсказуемо. Человек Василий Васильевич был прямой как шпала и бесхитростный, а потому почти что наверняка не посвященный в тайные дела его рода и клана. Просто потому, что иначе разболтал бы. Или того хуже — встал бы на дыбы, все сорвав. И уж к кому-кому, а к нему претензий просто быть не могло.

Тем более в таком деле.

Он ведь и без всяких игр вот так мог поступить, презрев интересами рода и клана. Другое дело, что людей он вел выставленных теми, к кому у того же Алексея хватало вопросов. И если бы эти мутные деятели сами появились, то это могло бы вызвать недоразумения, вплоть