письмо ушло в США, в «Московских новостях» опубликована заметка «Кошелек или рак», к нам в институт приехал спецкор «Российской газеты» С. Алёхин, который побеседовал с каждым из «подписантов» и выразил пожелание встретиться с директором. Кайдо Паулович Хансон был в отпуске и жил в это время на даче в Солнечном, совсем недалеко от Песочной. Мобильных телефонов тогда еще не было, и я поехал на своём жигулёнке к нему на дачу. Кто-то из его сотрудников объяснил мне, как его найти. Приехал. Кайдо Паулович встретил меня тепло. Мы с ним были в добрых отношениях. Однако, когда я рассказал ему о цели своего визита и поведал, что мы написали такое письмо, дал ему текст и сказал, что с ним хочет встретиться корреспондент, настроение у него явно испортилось. «Зря вы всё это затеяли, – сказал он мне, – ничего хорошего из всего этого не выйдет, а институту будет только хуже!»

У нас была своя точка зрения – хуже быть не может… Как в классическом советском анекдоте: пессимист считает, что хуже быть не может, а оптимист утверждает – может, может! В данном случае оптимистом был Кайдо Паулович, и, как показали ближайшие события, он оказался прав.

Время шло, наше письмо американцы не печатали. 12 ноября 1995 года в «Санкт-Петербургских ведомостях» появилась большая статья известной журналистки Ольги Гридасовой «Опухоль» с подзаголовком: «К 2000 году учёные надеются победить онкологический недуг. Но будут ли среди победителей представители России?» В статье – интервью с директором института К. П. Хансоном.

Вот некоторые выдержки из этого интервью:

«В этом году научная часть НИИ, – рассказывает Кайдо Паулович, – финансируется в несколько раз хуже, чем в прошлом… Финансы идут лишь только по статьям „зарплата” и „начисления” на неё, и хватает тех денег лишь на выплату половинных размеров наших и без того мизерных окладов.

– Я всё чаще и сам прихожу к ужасному выводу: никому наша наука не нужна, а значит, никого не заботит и культура страны, которая без науки – ничто. А без ученых постепенно и клиники превратятся в рядовые больницы, если не погибнут вообще.

– Я объясняю равнодушие политиков к судьбе науки, – говорит профессор Хансон, – в основном их ограниченностью. К тому же, так сильно желание удержаться у власти сегодня, наука же – всегда дело будущего.

Хансон при каждом удобном случае пытается убедить городские власти в одной, в общем-то немудреной, истине: медицинские научные центры Петербурга – столь же ценные для него „объекты”, как Эрмитаж или Русский музей. Ни без тех, ни без других не быть ему великим городом… Опухоль равнодушия к науке рождает невежество».

В конце ноября в Москве в Онкоцентре должны были состояться заседания Экспертного совета по злокачественным новообразованиям при Президиуме РАМН, на которых подводились итоги экспертной оценки проектов по онкологии, финансировавшиеся дополнительно Миннауки и, несмотря на более чем скромные размеры грантов, все же как-то выручавшие онкологов. Членами Экспертного совета из нашего Института на тот момент были К. М. Пожарисский, Л. М. Берштейн и я. Но буквально в пятницу, за два дня до нашего отъезда в Москву, по Институту разнеслась весть – едет какая-то грозная минздравовская комиссия с комплексной проверкой всей деятельности Института. В понедельник нагрянула комиссия во главе с заместителем министра здравоохранения РФ В. Н. Шабалиным. Всех заведующих предупредили, чтобы были на месте, можем понадобиться. Во второй половине дня секретарь директора вызвала к нему всех «подписантов». Все пришли, кроме А. Я. Лихачёва, который был то ли в отпуске, то ли в командировке. Собрались в приёмной, ждём. Наконец, пригласили в кабинет директора, где, кроме Кайдо Пауловича, находились В. Н. Шабалин и несколько членов комиссии, в том числе В. И. Борисов – зам. директора по науке Московского онкологического института им. Герцена.

Шабалин сразу задал тон беседе, вернее, допросу, с комсомольско-партийной прямотой заявив, что члены комиссии возмущены тем, что мы обратились с протянутой рукой к американцам.

– Родина дала вам всё бесплатно: образование, позволила защитить диссертации и стать руководителями лабораторий знаменитого и старейшего в стране Института онкологии! – услужливо подпевал председателю комиссии коллега-онколог из Москвы.

– Вы читали статью корреспондента Алёхина в «Российской газете»? – спросил Шабалин. – Вот она, – и протянул нам несколько машинописных листков. К ним был приколот и лист с переводом нашего письма на русский язык.

По правилам официальной правительственной газеты, статью перед публикацией в полном соответствии с баснями дедушки Крылова направляли на визирование в министерство, по чьему ведомству проходила критическая статья, в нашем случае – в Минздрав. Конечно же, Минздрав не мог потерпеть такой вольности от сотрудников подчиненного учреждения, тем более что мы обнародовали в своем письме бюджет Института по науке.

Статьи Алёхина мы раньше не видели и быстро просмотрели ее.

– Вот в статье написано, что в лабораторном корпусе – пустые коридоры и никто не работает, – сказал В. Н. Шабалин, – если это правда, может, нам нужно закрыть такие лаборатории, которые ничего не делают?

Смысл этой фразы был совершенно очевиден. Прикрыть лаборатории «подписантов» – и проблемы нет. Мы стали говорить, что корреспондент несколько аггравировал ситуацию – мы все же работаем, несмотря на отсутствие финансирования, и в этом-то он совершенно прав.

– Вот и напишите, что корреспондент написал неправду, что вы работаете, – гнул свою линию Шабалин. Последующие часа два шло все возрастающее давление на нас. Комиссия настаивала на том, чтобы мы отозвали письмо из американского журнала (оно же ещё не опубликовано), написали заявление в газету, что корреспондент не прав, что мы осознали всю предательскую сущность своего поступка (с протянутой рукой – и к кому – к стратегическому противнику!). Особенно активны были Шабалин и Борисов, что-то им поддакивала какая-то женщина из членов комиссии, по-моему, главбух какого-то НИИ. Остальные все время молчали. Подавленно молчал Кайдо Паулович, всем своим видом показывая, что был прав, предупреждая нас о том, что ничего хорошего из нашего письма не выйдет. Мы, как могли, отбивались. Была полная иллюзия, что мы вернулись к приснопамятным временам и нас допрашивают как изменников Родины… Вечером, как уже упоминалось выше, трое из нас должны были уезжать в Москву на заседание Экспертного совета. Комиссия это знала и сознательно затягивала время.

– Мы тут посовещаемся, – сказал, наконец, Шабалин, – а вы пойдите в другую комнату и изложите письменно, какие позиции в статье Алёхина не соответствуют действительности.

Посовещавшись, мы решили, что нужно дождаться возращения Лихачёва, который единственный из нас контактировал с корреспондентом, затем встретиться с Алёхиным, чтобы совместными усилиями доработать статью перед тем, как ее публиковать.

– Ну, написали заявление? – зашёл к нам Шабалин.

Мы высказали ему свою точку зрения.

– Вот и напишите