— Надира, давай быстро беги сюда, соль неси! — крикнула бабушка, и я услышала быстрые шаги Надиры по лестнице.

Бабушка наклонилась ко мне и три раза плюнула мне в лицо.

— Вай, зачем, да? — стала плакать я. — Что я тебе сделала?

— Молчи, да, — сказала бабушка.

Она еще больше сузила глаза, и я думала, что умру под ее взглядом, но, слава Аллаху, прибежала Надира с пачкой соли. Бабушка засунула туда руку, вытащила соль в зажатом кулаке и стала водить им вокруг меня сверху вниз.

— Эти сельские сплетницы сглазили мою внучку, даже температура у нее поднялась! Так сглазили, что прямо соль в руке горит! — говорила бабушка и плевалась.

Потом она быстро выбежала из комнаты выбрасывать соль.

Я упала на кровать и начала хохотать. Однажды в детстве бабушка точно так же снимала с меня сглаз солью, но это было так давно, что как будто не со мной. Бывает же такое. Я хохотала, пока у меня не заболел живот.

— Вай, — качала головой Надира, — Хадижа, скажи, что с тобой? Нельзя так смеяться, Асланчика разбудишь, он спит.

Махач мне больше не прислал ни одной эсэмэски. И никогда не пришлет, поняла я, потому что я даже не посмотрела на него, пока он там стоял под деревом, ждал меня. Я стала плакать. Пусть, пусть он женится на своей Сакине, повторяла я про себя.

— Вай, что с ней? — стала спрашивать Надира, когда бабушка вернулась.

— Это сглаз так отходит, — сказала бабушка с довольным лицом.

Я лежала до вечера и смотрела на свою трубку. Почему он мне не пишет, не понимала я, когда я так люблю его? Я так хотела, чтобы он написал мне. Аллах, почему это невозможно, когда я так этого хочу, спрашивала я, и просила Аллаха — заставь Махача взять свою трубку и написать мне!

Трубка молчала. Тогда я стала представлять глаза Махача. Мне казалось, своими глазами я залезла к нему в голову и говорю: «Давай, Махач, напиши мне, я так жду». Я повторяла эти слова без конца, пока от них и от слез у меня не заболела голова, но трубка все равно молчала. Я открывала его эсэмэс, целовала буквы. Я не могла написать ему сама, он бы подумал, что я не гордая.

Раз он мне не пишет, значит, он хотел меня обмануть, дошло до меня. Он, наверное, подумал, раз она так на меня смотрит, значит, легкая добыча. А я, клянусь, не легкая добыча! У меня тоже есть своя гордость!

Махач, напиши мне, пожалуйста, я так жду, повторяла я одними губами. Махач, напиши мне, пожалуйста, я так жду.

Я представила, что он уже уехал из села в город, и слезы мои стали еще горячее. Аллах, зачем ты придумал эти проклятые трубки?! Что ему стоит сейчас взять трубку и набрать мне эсэмэс? Ему это ничего не стоит. Из-за этих трубок, кажется, что человек всегда рядом и в любую минуту ты можешь с ним поговорить. Вот у бабушки нет трубки, поэтому кажется, она очень далеко, хотя она в другой комнате. А у Махача трубка есть, и, кажется, он очень близко, хотя он и на другом конце села.

Трубка молчала, и я заставила себя уснуть — так мне было легче пережить время, пока он не пишет. Если уснешь, сказала я себе, будешь считать каждую минуту, и каждая минута будет колоть твое сердце, будет казаться часом. А если уснешь, даже несколько часов покажутся одной минутой. Проснешься, а у тебя в трубке — эсэмэс от него.

Когда я проснулась, трубка была пустой, и я спустилась вниз.

— Как раз вовремя, — сказала бабушка.

Они с дедушкой и Надирой уже сидели за клеенкой и ели хинкал. Рядом стояла люлька. Я тоже села на подушку, и в этот момент в моем кармане завибрировала трубка. Аллах! Это он! Я вздрогнула от радости. Я хотела подождать, чтобы не читать эсэмэс при всех, но не выдержала, и пока бабушка рассказывала дедушке про то, как меня сглазили соседки, открыла эсэмэс. Это был Махач!

«Не знал, что девушки в нашем селе такие изменчивые», — написал он.

Аман, я не знала, что ему на это ответить!

— Хадижа, кто это в такое позднее время? — спросила бабушка.

— Бабушка ты так спрашиваешь, как будто в это время к нам кто-то в дверь постучал! — ответила я.

— Ты смотри какая, — сказала бабушка. — К твоему длинному языку еще два километра в городе пришили?

— Вай, бабушка, перестань, да. Это однокурсница от радости написала. Засватали ее, на свадьбу зовет.

— У Зухры спроси, если отпустит, пойдешь. И оденься красиво, чтобы люди тебе внимание давали.

— Хадижа у нас и так красавица, — сказал дедушка. — И так ей все внимание дают.

— Так дают, что сглазили даже! — сказала бабушка. — Особенно у этой Анны-Ханум взгляд черный. Клянусь, как корову ни похвалит, сразу молоко пропадает.

— Ва, бабушка, я же не корова!

— Молчи, да! Занимайся своими делами, я с дедушкой разговариваю. Короче, она и Абидатка — копия друг друга, хоть одна другую и терпеть не может…

Я не слушала бабушку, искала ответ для Махача, но не находила. Пока я думала, трубка снова завибрировала.

«Хадижа, что случилось? Ты не хочешь со мной разговаривать?» — написал он.

Я еще две секунды подумала и ответила: «Слухи о тебе разные по селу ходят».

Он написал: «Не верь сельским сплетницам. Ты придешь завтра на родник?»

Я ответила: «Приду».

Он написал: «Я буду тебя ждать».

От радости я хотела вскочить с места, танцевать и смеяться. Я схватила из люльки Асланчика и стала его целовать. Он проснулся и закричал, но я все равно продолжала покрывать его поцелуями. Когда-нибудь, может быть, скоро у нас с Махачем тоже родится сын, думала я. Как я хотела сына, похожего на Махача! Аллах, ты такой добрый! Спасибо тебе, спасибо, благодарила я.

— Никогда я не думала, Хадижа, что ты так любишь Асланчика, — сказала Надира и покачала головой.

Я пришла бы на родник, даже если бы в нашем доме были полными все кувшины, чайники и кастрюли, даже если бы на наше село вылили море воды.

Махач стоял возле дерева и смотрел в нашу сторону, когда мы с Надирой подходили к роднику. Сегодня с кувшинами за водой пришло полсела. Все хотели посмотреть на Махача. Когда мы поравнялись с деревом, я подняла голову и взглянула на него. Аман, он над чем-то смеялся? В его глазах плавали уже знакомые мне искорки. Мы прошли мимо него и заняли очередь у родника. Женщины набирали кувшины до краев, потом сливали немного из горлышка, отходили, собирались в группку и пялились на Махача. Какой он был красивый…

Набирая свой кувшин, я не сводила глаз со струи воды, пока она не начала пениться у горлышка. Я вылила из кувшина почти половину, подняла глаза и увидела, что Анна-Ханум не сводит глаз с моего лица. От любопытства она даже открыла рот, и он превратился в длинную узкую щелку. Что ей от меня было надо?

Когда мы с Надирой шли мимо дерева обратно, я снова посмотрела на него и не смогла сдержать улыбку, так радостно мне было его видеть. Он тоже улыбнулся, и я подумала, что, может быть, он меня любит.