– Незадолго до смерти Ёсидзава сказал: «Всю жизнь я пытался выразить в бумаге радость существования… или последнюю мысль человека за секунду до смерти».

Хлоя выплюнула косточки себе в ладонь.

Вырвав страницу из журнала «Сандей», Джона пытается сложить фигурку, вычерчивая в уме углы и края хрупкого тела Хлои. Бумага упорно сопротивляется, и Джона уже сомневается в своих шансах; он явно не годится для этой роли.

– Черт!

Он порезал палец о край листа. Резкая боль возвращает его в настоящее, и здесь, в настоящем, все завязано на одном слове: «да». У Джоны все переворачивается внутри, когда он понимает, сколько еще других «да» вытекает из этого, самого первого. Они могут поцеловаться, создать семью, переехать жить на побережье – но что, если Хлоя ответит «нет»? Джона берет нотный лист и записывает мелодию. В конце концов, если вообще не пытаться, то ничего и не будет.

* * *

Художница стала строгой и неприступной. Черная водолазка, черные брюки, иссиня-черные волосы гладко зачесаны и собраны в хвост на затылке. Хлоя открывает дверь и стоит на пороге, безукоризненно вежливая и немного циничная. Почтальон вручает ей вполне безобидную картонную коробку, и, лишь поднявшись к себе, Хлоя читает обратный адрес. Адрес Джоны, написанный черным фломастером.

После странного случая в роще, где колокольчики, Хлоя хотела ему позвонить, но не то чтобы побоялась, просто… что бы она сказала? Она убедила себя, что у нее разыгралось воображение и, наверное, какие-то дети решили над ней подшутить, однако ботинки, подобранные в тот день, так и стоят у нее на полке, собирая пыль и сомнения.

Хлоя берет нож и делает первый разрез. Коробка так плотно обмотана скотчем, что приходится повозиться, чтобы ее открыть. Внутри – большой шар из смятых газет. Хлоя разворачивает его, снимая лист за листом, шар становится меньше и меньше, как в игре «Передай посылку». Хлоя рассматривает портреты улыбающихся политиков, сообщения об убийствах и новых модных тенденциях, потом – на предпоследнем листе – видит размашистую надпись. Красным фломастером через всю страницу: Потому что, вопреки всему, мысль о тебе дает мне силы вставать по утрам. Последний лист – страничка с нотами, скомканная в плотный шарик. Хлоя разглаживает его ладонью. Она не умеет читать ноты, для нее это китайская грамота, но она понимает простое заглавие: Что я нашел.

* * *

Гарри наблюдал за распорядком одинокого вдовца; видел, как Джона мучается сомнениями, видел его неуверенность в себе. Слышал, как он смачно выругался, когда наступил в поддон с краской, но видел и юную, мальчишескую надежду в его глазах, когда он смотрел в окно. Гарри играл на его пианино, и наблюдал за ним спящим, и в бледном утреннем свете вдруг понял, что в нем любила Одри.

Гарри едет в метро на восток. Его старый зеленый свитер растянут тоской и давно просится на помойку. Когда Гарри выходит в Долстоне, там идет дождь. Он снимает свои раскисшие носки в сплошных дырках и выкидывает их в урну. Он стоит под окном Хлои и поет серенаду. Он выучил песню Джоны наизусть. Сидя за пианино, Гарри надеялся – как надеется и сейчас, – что никакого вреда не будет. Только не от этого крошечного проявления сочувствия. Не от этой невидимой любви, которой так долго противились.

Дождь превращается в ливень, вода течет по лицу Гарри, капает с подбородка. При всех их минусах, недостатках, обоим мужчинам хватает веры, чтобы подчеркивать в книгах любимые фразы или создавать что-то свое в надломленном мире и надеяться, что их творения выживут и расцветут. И совершенно не важно, что Гарри совсем не умеет петь.

* * *

Странное любовное письмо Джоны лежит на столе в кухне уже несколько дней. Хлоя мельком глядит на него, берет папку с образцами своих работ и идет к двери, радуясь поводу выйти из дома. Шагая по осенней улице, она размышляет, не играет ли Джона в ее собственную игру.

– «Вполне безопасно желать невозможного», – напевает она себе под нос.

Изысканно бледная, в элегантном синем пальто, она садится в автобус и едет до станции «Хайбери и Айлингтон».

В Юстоне она встречается с человеком, который хочет заказать у нее несколько бумажных мобилей[42] для детской больницы на Грейт-Ормонд-стрит. Перебирая образцы своих работ, Хлоя вспоминает свою привычку убегать без оглядки; потом обсуждает с заказчиком цветовую палитру и пространство под мобили.

Хлоя обедает с владельцем художественной галереи, где весной будет выставка ее работ. Сейчас решается вопрос о выставке в Америке, и они обсуждают практические аспекты транспортировки бумажных фигурок за океан. Хлоя вновь спускается в метро в самый час пик, но не садится в поезд. Она стоит на платформе, прижимая к груди папку с работами, и наблюдает за пассажирами, их беспорядочным передвижением. Семейная пара обсуждает наилучший маршрут к площади Пикадилли. Женщина настойчиво тычет пальцем в карту, но карта в ее руках превращается в лабиринт множественных вариантов выбора.

Поезд выезжает из тоннеля в яркий солнечный свет. Хлоя смотрит на небо, прижавшись лбом к оконному стеклу. Ощущение, как будто ныряешь в бассейн. Через тридцать минут она стоит у часов Дали в садах Кью – с ненакрашенными губами, в элегантном синем пальто, – нервно переминается с ноги на ногу и размышляет о посылке от Джоны. Она уговаривает себя, что ее намерения чисты и прозрачны, как небо: она согласилась встретиться с Джоной лишь из-за той другой женщины, с которой она никогда не встречалась. Потому что она не желает становиться еще одной бывшей любовницей – призраком прошлого, отравляющим его будущее.

Ей почти удается расслабиться под ярким осенним солнцем, но когда к ней подходит Джона, она вдруг понимает, что все забыла. Нет, конечно, не все. Она помнит его оранжевую куртку с деревянными пуговицами, но почему-то забыла, как звучат его шаги. Словно маленькое землетрясение. Он уже совсем близко, буквально в десяти шагах. Он улыбается ей и снимает вязаную шапку. Подходит к Хлое почти вплотную.

– Привет. – Он бьет шапкой себя по ладони. – Потрясающе выглядишь. Пройдемся?

Он подставляет ей локоть, чтобы она взяла его под руку, но она держит руки в карманах.

– Конечно. Куда пойдем?

– Может, к пагоде?

Они идут рядом, но Хлоя держится на расстоянии в шаг-полтора.

Джона хвалит ее инсталляцию.

– Замечательная концепция. Тебе удалось поразить воображение зрителей.

– Ты сложил птицу?

Она и так знает, что да. Она развернула каждую фигурку и внесла все надписи в каталог. Она сразу поняла, чьей была серая птица с нотами внутри.

– Да, – говорит он. – Не помню, какого цвета. – Он указывает на скамейку, стоящую между кленом и ясенем. – Давай присядем.