Самые старые папки были слегка маслянистыми на ощупь, в корке пыли, слежавшейся за сотни лет. Гарри с трудом разбирал рукописные описания на этих древних листах. Многие виды уже давно вымерли. По столу прополз музейный жук. Гарри прихлопнул его ладонью. Вдыхая запах заплесневелой бумаги, он разглядывал эту библиотеку растений. Так много потерянной флоры, собранной в одном месте: ботанический Ноев ковчег.

Гарри часами изучал содержимое ящиков с экзотическими плодами и семенами – такими странными, словно инопланетными. Он нашел коллекцию заспиртованных образцов в прозрачных стеклянных банках. Долго рассматривал замаринованные орхидеи, потом обнаружил экземпляры, собранные Дарвином. Гарри оказался внутри истории эволюции. Он вспомнил старую байку, что во время бомбежки в гербарии пробило крышу, и дождь намочил часть коллекции, и какие-то из засушенных семян проросли. Он представил себе эти нежные зеленые росточки: как они пробиваются из бумаги, вырываются из шкафов. Вымершие виды вновь пробуждаются к жизни.

Наутро Гарри проснулся с обновленной верой, что он здесь неспроста. У него есть особая миссия, которую надо осуществить. Временами ему не хватало маленьких удовольствий: выпить чашку горячего чая, опорожнить мочевой пузырь, – но каждый день он делал записи в своей записной книжке. Он хотел сохранить все сезонные изменения в природе, каждый цветок, даже себя самого. Он записывал свои мысли об измененных состояниях сознания, позволявших живым его видеть – в частности, его видели пьяные, или люди, страдающие бессонницей, или совсем маленькие дети. Он описывал смерти, происходившие у него на глазах. Каждый раз, сидя рядом с бездыханным телом, он задавался вопросом, почему с ним все иначе. Если тот японский турист задержался здесь на какое-то время лишь потому, что Гарри вмешался и пытался, как мог, его реанимировать, то почему же сам Гарри не может уйти? Никто не пытался вернуть его к жизни, не бил его в грудь, стараясь запустить сердце, не вырывал его душу из тела. Под крики и плач родственников очередного покойника Гарри сделал неутешительный вывод: когда пришло его время, о нем никто не скорбел.

Хлоя, сидящая рядом с ним на скамейке, достает альбом для эскизов. Он пытается объяснить, что значит пребывать в вечности, выбиваясь из времени.

– Я изгой, Хлоя. И там, и здесь.

Но она его не слышит. Она рисует колокольчики, потом среди заштрихованных лепестков пишет записку самой себе. Что случилось с Одри?

* * *

Одри не знала, что будет делать, когда увидит Гарри. Накричит на него или будет просто стоять, вбирая в себя его свет. Может, его не окажется дома, говорила она себе, подводя губы помадой. Или выяснится, что он женат и у него шестеро детей.

Она промокнула губы салфеткой, взяла ключи, потом почему-то вдруг вспомнила, как в начале недели Джона купил тюльпаны. Она взяла вазу и пошла набирать воду, но остановилась у открытой двери в ванную. Джона изучал свое отражение в зеркале. Он внимательно рассмотрел шрам у себя на руке, потом втянул живот и скорчил рожу. Она не хотела смеяться. Она хотела обнять его и прошептать, что любит его со всеми недостатками. Что она может опять научиться ценить милые мелочи семейной жизни. Но она не сказала ни слова. Стоя в дверях, глядя на мужа, она любила его безупречно, без его ведома. Иначе они бы испортили все.

Это воспоминание наполнило ее предчувствием счастья. Она пообещала себе, что вернется к мужу сразу после того, как увидится с Гарри. Садясь в машину, Одри была исполнена решимости. Но стоило только отъехать от дома, как ее мысли обратились к Гарри. К его глазам, к его губам. Она ехала сквозь ясное утро и пела вместе с магнитолой: «О, прекрасные твари, неужели вам непонятно…»

Они мчались навстречу своей трагедии. Гарри несся по улице, чтобы успеть к своему старому дому раньше Одри; бог знает, что ей наговорят эти Банерджи. Он планировал встретить Одри на улице – якобы он здесь живет, но как раз собрался уходить, – и увести ее прочь от дома и правды. Но никакого расчета в его мыслях не было. Было только желание быть рядом с ней.

В доме у бабушки с дедушкой на Мортлейк-роуд Джеймс Хопкинс справлял день рождения. Ему исполнилось девять. Ему подарили скейтборд, и родители разрешили прокатиться на нем прямо сейчас. Мальчик вышел на улицу, встал на доску и, оттолкнувшись одной ногой – еще не очень уверенно, но в полном восторге, – поехал по тротуару, чуть не упал, но сумел восстановить равновесие. Краем глаза он видел машину, ехавшую к Т-образному перекрестку. Потом перед ним на дороге возникла кепка, упавшая прямо из воздуха. Он так и не понял, откуда она взялась.

Когда машина Одри подъехала к перекрестку, Гарри еще не успел добежать до дома. Одри посмотрела в его сторону, и он так растерялся, что уронил кепку. Мальчик на скейтборде вильнул в сторону, чтобы объехать препятствие, и именно эти несколько дюймов решили все. Мальчик промчался прямо сквозь Гарри. Это было как плотный ветер, пробивший ребра. Гарри согнулся пополам, хватая ртом воздух, и вдруг услышал визг тормозов. Пронзительный вопль Вселенной. У него до сих пор болят уши при одном только воспоминании.

Заметив Гарри, Одри хотела остановиться, но решила сначала свернуть. Потом она увидела, как мальчик на скейтборде проехал прямо сквозь Гарри. Что это было? Обман зрения? Машина уже заворачивала направо, сердце Одри рвалось налево… автомобиль потерял управление, и осталась лишь бесконечная паника: нескончаемая секунда, пока Одри пыталась вывернуть руль. Белая стена угрожающе надвигалась, и Одри почувствовала знакомую дрожь в животе. На той стороне лобового стекла показалось лицо ребенка с трепещущими ресницами, а потом все растворилось в сияющей белизне. Ее последняя мысль: это и есть вечный покой?

Весь мир смялся в искореженный шар из стекла и металла. Но магнитола по-прежнему играла песню как ни в чем не бывало. Какая-то женщина выскочила из «Ниссана» и закричала страшным голосом. Подъехало еще несколько машин. Кто-то вызвал скорую. Остальные спорили, стоит ли вытащить Одри из разбитого автомобиля или надо дождаться врачей.

– Она въехала прямо в стену, – сказала женщина из «Ниссана». – Все случилось так быстро, я…

Гарри заглянул в машину. Лицо Одри было изрезано осколками стекла, шея свернута под невообразимым углом. Глаза открыты. Если бы он оказался с ней рядом чуть раньше, может быть, он сумел бы вырвать ее из тела. Господи, миленький, пусть она здесь задержится хоть на минутку. Но Одри застыла во времени, ее последние минуты повторяются вновь и вновь, как фрагмент записи на заевшей пластинке, игла цепляется за одну и ту же секунду. Глядя на ее бездыханное тело, Гарри впервые за тридцать четыре года почувствовал себя человеком. Маленьким, слабым. Ни на что не способным.

Пока врачи извлекали тело из искореженного автомобиля, Гарри чувствовал на себе жалостливый взгляд небес, а потом понял, что мальчик со скейтбордом таращится на него во все глаза.

– Куда ты смотрел?! – закричал Гарри. – Надо смотреть, куда едешь, дубина!

Он понимал, что парнишка ни в чем не виноват, но сказанного не воротишь. Они оба смотрели на Одри, и Гарри хотелось сказать мальчику ее имя. Ему хотелось признаться – эта женщина так и не узнала, как сильно я ее любил, – но мальчик видел только разбитый автомобиль и мертвую незнакомую тетеньку. Они оба были случайными орудиями в руках судьбы – не преступники, а пострадавшие.