– Пусть подождет. Распорядитесь, чтоб накрыли стол на двоих: колбаса, сыр, шоколад – дальше сами сообразят. Идите.

Офицер вышел, хозяин кабинета встал, заложил руки за спину и принялся мерить шагами сцену…

– Сережа, чёрт возьми!

Елена Константиновна, как её называют в театре, «седая девушка», встала. Она сидела во втором ряду – ей почему-то нравился именно этот ряд, – взялась руками за спинку впереди стоящего стула и спокойно продолжила:

– Сережа, вы ведь ждете встречи с женщиной, о которой мечтали всю жизнь. Вы ее никогда не видели, и вот…

Она задумалась, казалось, что сейчас она где-то не здесь.

– У вас герой просто насупился, а в нем же кипит внутренняя борьба. Тут вам и сомнения, и тайная страсть, и предвкушение. Он нервничает и силится этого не показать, совладать с собой… Пока я ничего этого не чувствую.

Она села, сцену начали сначала.

В гримерной Лариса, готовясь к выходу, поправляла шелковистые волосы и пыталась натянуть пуританскую блузку героини так, чтобы та подчеркивала форму груди. Дверь приоткрылась, в полумраке коридора мелькнуло лицо Георгия, его густые вьющиеся волосы с дорожками седины. Убедившись, что никого больше нет, он тихо зашел в гримерную, обнял женщину за плечи и нежно коснулся губами ее шеи.

– Ты что делаешь! А если кто-то зайдет? – Она повернулась к нему, не вставая со стула, и обняла за бедра. – Я волнуюсь, а ты еще меня отвлекаешь. Мне и так не сосредоточиться.

– Не беспокойся, я закрыл защелку, не войдет никто, все сейчас в зале.

Он продолжил осыпать её шею поцелуями, руки соскользнули на грудь. Лариса поняла, что он сейчас испортит все её приготовления, и медленно встала.

– Не сейчас дорогой, не сейчас. Иди в тоже зрительный зал, скоро мой выход.

И выпроводила его за дверь. Он сопротивлялся, но в итоге подчинился.

Георгий сел так, чтобы его никто не видел. К его жене подошел осветитель, молодой, с гладко зачесанными волосами, в яркой рубашке – одно слово, щёголь. Георгию всегда не нравилось, как этот хлыщ себя с ней ведёт. Она, конечно, уже не девочка, но по-прежнему осанка, фигура, коса – порода, что есть, то есть.

– Елена Константиновна, это как же: и не знаком, и не видел – и сразу чувства? – Он элегантным движением провел по волосам и ждал ответа на свое высказывание.

– Сашенька, неплохо почитать сценарий заранее, всегда вас об этом прошу. Думаю, с Гретой Гарбо вы тоже не знакомы и никогда не встречались, но, возможно, в глубине души мечтаете об этой женщине. – Она жестом показала, что предпочла бы не отвлекаться.

Возвращаясь на свое место, аккуратно обходя сидящих, Сашенька не мог успокоиться.

– Грета Гарбо! Куда так высоко? Мы ж не «Анну Каренину» ставим. Понапишут, а ты догадывайся, что там имелось в виду.

В это время на сцене накрыли небольшой стол на две персоны, и Сашенька направил туда луч прожектора. В кабинет вошла женщина: расстегнутое пальто, в руках небольшой саквояж. Мужчина продолжает сидеть, изучая какие-то документы.

– Василий Павлович, вы согласились меня принять. Я жена Печерского.

Она стояла у входа, он ответил, не поднимая головы:

– Да, я помню, проходите.

Она хотела сесть напротив него, но он поднял голову и махнул рукой:

– Присаживайтесь за тот стол. Вы с дороги, думаю, перекусить будет не лишним.

Он встал и помог ей снять пальто. Черная блузка и длинная юбка гостьи подчеркивали официальность визита, но при этом плавно повторяли очертания её фигуры.

Елена Константиновна поднялась на сцену.

– Сережа, у него необычная речь, он как будто себя успокаивает, перекатывая во рту шарики – как четки на востоке. Не забывайте, это сказывается на мимике. И пальто, Сережа, вы же снимаете пальто с женщины, делайте это с чувством. Всё тоньше.

Она повернулась к Ларисе и застегнула последнюю пуговку у той на блузке:

– Вы закрыты, как в футляре. Но вы пришли просить за мужа, вы на грани. Темное пятно, а не женщина. Жена заключенного, которого и за человека-то не считают. Но чиновник, от которого зависит жизнь вашего мужа, согласился на встречу с вами, и здесь вы женщина, которой мужчина может пойти навстречу, если она ему интересна. Поэтому черное, да, зачехлено до упора, но повинную голову, как известно… поэтому и жизнь должна быть тоже, а не опущенные глаза монашки – не тот случай и не та женщина.

Лариса слушала, опустив глаза, и лишь изредка вскидывала их на Елену Константиновну и качала головой, соглашаясь и принимая замечания.

Действие продолжилось. Георгий прикинул, что скоро перерыв, и незаметно вернулся в гримерную Ларисы. Оттуда вела дверь на чёрную лестницу, он открыл и решил пока покурить. Он чувствовал некие параллели между событиями реальной жизни и пьесой, которую жена написала и ставит в театре. Там есть что-то недосказанное, оставившее на ней глубокий отпечаток, не дающий ей покоя много лет.

В это время вошла Лариса. Он вернулся в гримерку, закрыл двери и, не обращая внимания на ее изумление, оказался у неё за спиной и резко задрал ей юбку. Лариса пыталась сопротивляться, но сдернул бельё и грубо ворвался в неё, и она застонала. Упертые в зеркало ладони поползли вниз, его сильные удары отдавались у нее по всему телу. Всё кончилось быстро, подобно урагану, и он замер, тяжело дыша, а она поправила одежду и опустилась на стул.

– Что это было? Как, по-твоему, я сейчас на сцену пойду?

– Прости. Я все не мог понять, почему эта тема так долго её не отпускает, и внезапно меня осенило. Когда ты вошла, я вдруг почувствовал, как это происходило много лет назад с ней. Но тот мужчина, как ты понимаешь, не вызывал у неё никакой симпатии, скорее, наоборот.

Лариса встала.

– Ты думаешь, он правда ее…? Ужас какой.

Она ушла. Георгий привел себя в порядок, и вернулся в зал. Он смотрел на Елену, и осознавал, что эта гордая, умная и красивая женщина прошла ради него ужасное испытание, но никогда не рассказывала ему. У него всегда было чувство, что способность любить мужчину она похоронила вместе со своей первой любовью, и ему всегда хотелось достучаться до нее. Она родила ему четырех детей, а еще троих они потеряли в родах. Он изо всех сил доказывал, что она его женщина, и боялся её потерять, и поэтому хотел много детей. Почему это не открылось ему раньше, а пришло так вдруг? И чтобы это изменило? Простил бы её нелюбовь? Успокоился бы?

Елена Константиновна не отрывала глаз от происходящего на сцене, но думала об эпизоде, которого не хватает для передачи той бесконечной боли, трагедии, абсолютного обесценивания человеческой жизни и полной вседозволенности. Когда старые, подлинные ценности разрушены, а новые – всего лишь лозунги.

Лариса не способна перевоплотиться настолько, чтобы забыть в себе женщину. Это покачивание бедрами, постоянное натягивание блузки, так что пуговицы едва не отлетают – наверное, это и привлекает к ней мужчин, в том числе Георгия. Его можно понять. «Странно, что мне всё равно, – думала Елена Константиновна. – Он меня любит, я его нет. Он мне изменяет, я ему нет. Но я действительно не в силах ему дать то, что нужно мужчине от женщины. Нет у меня этого. Как можно требовать от человека того, чего у него нет? Хотя, конечно, можно взять, и даже взять силой то, что у него есть».