Питт сжал кулаки и, не скрывая недовольства, спросил:

— Но почему же в таком случае ты разрешил уйтиВолверстону и другим? Ведь можно же было предвидеть…

— Перестань, Джереми! — перебил его Блад. —Ну, скажи по совести, как я мог удержать их? Ведь мы так договорились. Да и чемони помогли бы мне, если бы даже остались с нами?

Питт ничего не ответил, и капитан Блад, опустив руку наплечо друга, сказал:

— Вижу, что сам понимаешь. Я возьму шляпу, трость ишпагу и отправлюсь на берег. Прикажи готовить шлюпку.

— Ты отдаёшь себя в лапы Бишопа! — предупредил егоПитт.

— Ну, это мы ещё посмотрим. Может быть, меня не так-толегко взять, как ему кажется. Я ещё могу кусаться! — И, засмеявшись, Бладушёл в свою каюту.

На этот смех Джереми Питт ответил ругательством. Несколькоминут он стоял в нерешительности, а затем нехотя спустился по трапу, чтобыотдать распоряжение гребцам.

— Если с тобой что-нибудь случится, Питер, —сказал он, когда Блад спускался с борта корабля, — то пусть Бишоп пеняетна себя. Эти пятьдесят парней сейчас, может быть, и равнодушны, но если насобманут, то от их равнодушия и следа не останется.

— Ну что со мной может случиться, Джереми? Не волнуйся!Обещаю тебе, что буду обратно к обеду.

Блад спустился в ожидавшую его шлюпку, хорошо понимая, что,отправляясь сегодня на берег, подвергает себя очень большому риску. Может быть,поэтому, ступив на узкий мол у невысокой стены форта, из амбразур котороготорчали чёрные жерла пушек, он приказал гребцам ждать его здесь. Ведь моглослучиться, что ему придётся немедля возвращаться на корабль.

Он не спеша обогнул зубчатую стену и через большие воротавошёл во внутренний двор. Здесь бездельничало с полдюжины солдат, а в тенистены медленно прогуливался комендант форта майор Мэллэрд. Заметив капитанаБлада, он остановился и отдал ему честь, как полагалось по уставу, но улыбка,ощетинившая его жёсткие усы, была мрачно-насмешливой. Однако внимание ПитераБлада было поглощено совсем другим.

Справа от него простирался большой сад, в глубине которогонаходился белый дом губернатора. На главной аллее сада, обрамлённой пальмами исандаловыми деревьями, он увидел Арабеллу Бишоп. Быстрыми шагами Блад пересёквнутренний двор и догнал её.

— Доброе утро, сударыня! — поздоровался он, снимаяшляпу, и тут же протестующе добавил: — Честное слово, безжалостнозаставлять меня гнаться за вами в такую жару!

— Зачем же вы тогда гнались? — холодно спросилаона и торопливо добавила: — Я спешу, и, надеюсь, вы извините меня, что яне могу задержаться.

— Вы совсем не спешили до моего появления, —шутливо запротестовал он, и, хотя его губы улыбались, в глазах его появилоськакое-то странное, жёсткое выражение.

— Но если вы заметили это, сэр, то меня удивляет вашанастойчивость.

Их шпаги скрестились. И не в привычках Блада было уклонятьсяот схватки.

— Честное слово, вы могли бы как-то объясниться, —заметил он. — Ведь только ради вас я нацепил этот королевский мундир, ивам должно быть неприятно, что его носит вор и пират.

Она пожала плечами и отвернулась, чувствуя одновременно иобиду и раскаяние. Однако, опасаясь выдать своё раскаяние, она решилаприкрыться обидой и заметила:

— Я делаю всё от меня зависящее.

— Чтобы время от времени заниматьсяблаготворительностью. — И он попытался улыбнуться. — Слава богу,признателен вам и за это. Я, может быть, беру на себя слишком много, но не могузабыть, что, когда я был только рабом на плантациях вашего дяди, вы относилисько мне с большей добротой.

— Тогда вы имели основание на неё рассчитывать. В товремя вы были просто несчастным человеком.

— Ну, а кем же вы можете назвать меня сейчас?

— Едва ли несчастным. Ваше счастье на морях сталопословицей. Были слухи и ещё кое о чём: о вашем счастье и ваших успехах вдругих делах.

Она сказала это, вспомнив о мадемуазель д'Ожерон, и, если бымогла, тут же взяла бы свои слова обратно. Но Питер Блад и не придал имзначения, совсем не поняв её намёка.

— Да? Всё это ложь, чёрт побери, и я могу это доказатьвам.

— Я даже не понимаю, к чему вам утруждать себядоказательствами, — заметила она, чтобы выбить оружие у него из рук.

— Для того, чтобы вы думали обо мне лучше.

— То, что я думаю, сэр, должно очень мало вас трогать.

Это был обезоруживающий удар, и он, отказавшись от боя,принялся её уговаривать:

— Как вы можете говорить так, видя на мне мундиркоролевской службы, которую я ненавижу? Разве не вы сказали мне, что я могуискупить свою вину? Мне хочется только восстановить своё доброе имя в вашихглазах. Ведь в прошлом я не сделал ничего такого, чего мне следовало быстыдиться.

Она не выдержала его пристального взгляда и опустила глаза.

— Я… я не понимаю, почему вы так говорите сомной, — сказала она уже не с той уверенностью, как раньше.

— Ах так! Теперь вы не понимаете! — воскликнулон. — Тогда я скажу вам.

— О нет, не нужно! — В её голосе прозвучалаподлинная тревога. — Я сознаю всё, что вы сделали, и понимаю, что вы хотьнемного, но беспокоились за меня. Верьте мне, я очень признательна. Я всегдабуду признательна вам…

— Но если вы будете всегда думать обо мне, как о воре ипирате, то, честное слово, оставьте вашу признательность при себе. Мне она ни кчему.

На щеках Арабеллы вспыхнул яркий румянец, и Блад заметил,как её грудь под белым шёлком стала чаще вздыматься. Если даже её и возмутилислова Блада и тон, каким они были произнесены, она всё же подавила в себевозмущение, поняв, что сама была причиной его гнева. Арабелла честно попыталасьисправить свою оплошность.

— Вы ошибаетесь, — начала она. — Это не так.

Но им не суждено было понять друг друга. Ревность —дурной спутник благоразумия, а она шла рядом с каждым из них.

— Но в таком случае что же так… или, вернее,кто? — спросил он и тут же добавил: — Лорд Джулиан?

Она взглянула на него с возмущением.

— О, будьте откровенны со мной! — безжалостнонастаивал он. — Сделайте мне милость, скажите прямо.