У Национального института есть ключи от дома Галилея, виллы Иль Джойелло, расположенной на одном из прекрасных холмов Тосканы. Волнение, которое я испытал, обедая в настоящей столовой комнате Галилея, смог превзойти разве что вид из окон, через которые маэстро изучал ночное небо несколько веков назад. (Ударившись пару раз лбом о низкие арки дверей, я осознал, что физический рост Галилея не соответствовал его высокому статусу в мире астрофизики.) Словно во сне, я гулял по оливковой роще и виноградникам, окружающим виллу, которые буквально восходили корнями к галилеевским временам. Если кому-то придется оказаться в заточении, вилла Иль Джойелло — неплохое место.

К концу моей поездки статья Planck с данными изменений на частоте 353 ГГц наконец появилась. Это стало началом конца нашей эйфории по поводу инфляции. Хотя команда Planck из осторожности не опубликовала данные по Южной дыре, где мы вели свои наблюдения, — возможно, из опасений, что мы оцифруем их, — она произвела оценку потенциального уровня загрязнения от поляризации пыли на этом участке неба и пришла к выводу, что он «такой же, как в сообщениях команды BICEP2». Это означало, что пыль с той же вероятностью могла быть источником зарегистрированных нами В-мод, что и гравитационные волны эпохи инфляции.

Позже группа Planck составила карту поляризации микроволнового излучения пыли в галактике Млечный Путь, которая включала и Южную дыру. Зрелище было завораживающее: небесные просторы, украшенные лентами лазури, красно-охряными завитками и янтарными гирляндами, — картина, достойная кисти Ван Гога (рис. 57; илл. 7 на вклейке, верхнее фото). «Наглядное свидетельство», вероятно, полагал Галилей, выдвигая гипотезу о Плеядах. Но на этот раз он был бы катастрофически прав.

Все было кончено. И погрузился Рай в печаль. И злато Нобеля не вечно[38]. BICEP2 оказался всего лишь очень чувствительным детектором пыли. Некоторые в космологическом сообществе не могли сдержать своего злорадства по поводу кончины BICEP2. Газеты пестрели громкими заголовками: «Космический крах: новые спутниковые данные стерли в пыль открытие BICEP2 большого взрыва»; «BICEP2 рассыпался в пыль»; «Доказательство теории космической инфляции — пыль в глаза»; «Из праха ты пришел, BICEP2»{11}. Из героев-первооткрывателей мы превратились в мишень для колкостей и каламбуров, вероятно, на многие годы вперед.

Я чувствовал себя обескураженным и виноватым. Хотя я выражал свои опасения по поводу пыли, все же я сдался. А должен был настоять на своем. Но, как и многие в нашей команде, я видел то, что хотел видеть, тем самым совершая смертный грех космологии: склонность к подтверждению своей точки зрения. Забыв про предостережение Фейнмана, я повел себя как глупец, который обманул сам себя. Я поклялся, что никогда больше не повторю этой ошибки.

После случившегося некоторые ученые утверждали, что проект BICEP2 имел катастрофические последствия для науки. И дело не в том, что циклическая модель и модель отскока — правильные, а инфляционная — неправильная; вряд ли имелось в виду это. О каждой из них судить рано.

Скорее, «посмертное вскрытие» BICEP2 после публикации данных Planck повлияло на восприятие науки широкой общественностью. Дартмутский астроном Марсело Глейзер написал, что привлечение внимания СМИ до завершения надлежащего процесса рецензирования и последующее опровержение результатов «вредит науке, поскольку нарушает ее неприкосновенность… Это дает людям повод сказать: смотрите, эти космологи сами не знают, о чем говорят, да и вообще вся эта наука — полная чушь!»{12}

Я не согласен с подобными утверждениями по двум причинам. Во-первых, Глейзер и многие другие игнорировали главное: все члены команды BICEP2 были движимы предельно честными мотивами. Например, Джейми Бок мог бы воспользоваться своим привилегированным положением в команде Planck, чтобы получить доступ к их неопубликованным данным. Но он этого не сделал. Возможно, именно поэтому он так негативно отнесся к моему участию одновременно в двух проектах — BICEP и POLARBEAR: риск конфликта интересов был слишком велик. И наконец, широкая общественность смогла увидеть, что такое наука. Наука сложна, потому что такова сама природа. Ученые тоже люди, им, как и всем людям, свойственно ошибаться. Мы не совершали грубых ошибок: не оставили крышку на объективе, не выдернули разъем оптоволоконного кабеля и не использовали грязные пробирки. В отличие от гравитационных волн, открытых Джо Вебером в своей лаборатории, или нейтрино, движущихся быстрее скорости света, результаты BICEP2 были воспроизводимы. На самом деле мы более, чем когда-либо, уверены в значимости обнаружения B-мод BICEP2 — это безусловно, удивительное достижение, хотя и не эпохальное. Ошибочной оказалась наша оценка их источника.

Эксперимент BICEP2 наглядно показал широкой общественности, как работает наука: вы публикуете результаты, выкладываете все свои карты на стол и отдаете их на суд других ученых. Они атакуют, вы защищаетесь, пока в конце концов у обеих сторон не иссякают аргументы — и силы. Только после этого можно выносить суждение.

В конце 2014 года, когда ситуация стала складываться явно не в пользу BICEP2, научные журналисты занялись разбором полетов, но не собственно научных итогов эксперимента, а той роли, которую сыграло их обнародование в интересе к теме и последующем разочаровании{13}. Многие журналисты выказали недовольство тем, что пресс-служба Гарварда сообщила об открытии одним журналистам раньше, чем остальным. Другие критиковали себя за то, что не проявили должной осмотрительности, освещая открытие. «Насколько мы принимаем во внимание и акцентируем предварительный характер таких результатов? — вопрошал Майкл Лемоник из Time, один из тех, кто был проинформирован первым. — Легко снизить требования к абсолютному качеству нашего продукта, особенно когда нам предлагают захватывающую новость, способную вызвать огромный резонанс»{14}. Такой самоанализ со стороны научных журналистов обнадеживал. Они даже провели несколько семинаров, чтобы проанализировать собственную роль в истории BICEP2 и свою долю вины, а также понять, как избежать подобных ситуаций в будущем. «Трудно представить, чтобы политические или спортивные журналисты посвятили столько времени и сил детальному обсуждению собственных ошибок после провала одной из своих историй», — говорилось в редакционной статье в журнале Nature{15}.

Научные журналисты делают замечательную работу, стараясь как можно быстрее информировать широкую общественность о невероятно сложных научных вопросах. Их критическое отношение к своей роли в истории BICEP2 вселяет надежду. Куда меньше оптимизма вызывают у меня интроспективные способности моих коллег по цеху, несущих ответственность за саму науку. В отличие от врачей и юристов, физиков не обучают профессиональной этике. Между тем, учитывая вероятность негативного влияния преждевременной публикации или некорректных выводов на карьеру молодых ученых, такая дисциплина должна быть обязательной, как и предлагаемый многим из нас сегодня курс по предотвращению сексуальных домогательств. Как сказал Фейнман в своей знаменитой напутственной речи «Наука самолетопоклонников» перед выпускниками Калтеха, ученый должен из кожи вон лезть, чтобы «показать свои возможные ошибки». Конечно, признаваться в собственных ошибках нелегко, будь то обычный человек или создатель инструментов для космологических исследований; этому необходимо учиться. Рассчитывать на то, что ученые интуитивно постигнут законы научной этики, так же глупо, как ожидать чего-то подобного в отношении законов квантовой механики. Хотя изучение этических практик может показаться ненужным отвлечением внимания, но, как и в большинстве непростых вопросов, грамм профилактики стоит килограмма лечения. Пришло время включить знакомство с достижениями в этой области в программы университетов начиная с аспирантуры, если не раньше.