трибуне Иваныч и графин с водой жалобно звякнул, — это что ж получается?! Лида Горшкова ещё только стала заместителем, а ей уже претензий столько выдвинули, что хоть вешайся! Причем все какие-то надуманные! Вы что там все, сговорились против неё?

В зале враз стихло. Все заинтересованно вытягивали головы.

— Что вы себе позволяете?! — возмущённо вскинулся Альбертик.

— А то, Альберт Давыдович, — скривился Иваныч, — что только Лидия начала порядок в депо наводить, сразу мешать вам всем стала!

— Вы ответите за свою клевету! — проверещал Альбертик, — это возмутительно!

— Я-то отвечу. И мы все, если надо, ответим, правда товарищи? — обратился к залу Иваныч.

Зал согласно зашумел.

— А вот ты нам теперь ответь — ты зачем формуляр не показал? — зло прищурился Иваныч.

— Я показывал! Горшковой не было на работе! — процедил Альбертик, но вышло это как-то неубедительно.

И зал прорвало:

— Врёшь! Это саботаж и подлог!

— Мы могли без премиальных остаться!

— Да что ж это получается, товарищи! Сам у себя гадит!

— У самого зарплата большая, а мы копейки считаем! — кричала уборщица Люся.

— Тихо, товарищи! — гаркнул Иван Аркадьевич и все враз притихли. — Давайте не будем устраивать из собрания балаган. Это недостойно советских людей. С этой ситуацией мы обязательно разберёмся. А теперь, если претензий к товарищу Горшковой больше нет, давайте продолжим заседание. Итак, второй вопрос…

Опять началась скучная рутина совещания. Я поймала на себе злобный взгляд Альбертика. Иванов смотрел куда-то в сторону. Щука сидела с каменным лицом, поджав губы.

Да, ребятишки, можно было вас всех сегодня здесь и похоронить. Но ваше время ещё не пришло. У меня на вас слишком большие планы. А уж потом я верну всё сторицей. Потерпите. Совсем немножко осталось…

А на следующий день рано утром я отправилась проходить диспансеризацию в ПНД (психоневрологический диспансер) по месту жительства. При всём при этом, он находился на окраине города, ещё дальше, чем приснопамятный профилакторий имени Орджоникидзе. Пришлось двумя автобусами добираться.

За день перед этим у меня состоялся важный разговор с Симой Васильевной.

— Ты почему так тянешь с проверкой, Лидия? — как обычно, без обиняков и не подбирая выражения, напала она на меня.

— Не знаю, — расстроенно нахмурившись, призналась я, — боюсь, наверное. Вдруг найдут что-нибудь у меня. И тогда рухнет всё — и моя работа, и опекунство над Светкой и Риммой Марковной.

— Так, — сурово молвила Сима Васильевна и побарабанила пальцами по столу, — какой там у тебя диагноз был?

Я растерянно пожала плечами.

— Что, вообще не помнишь?

— Плохо помню, — покаялась я, в душе коря себя за то, что за весь год не прояснила этот важный вопрос (да я много не прояснила ещё вопросов этих, и важных, и не очень важных).

— А всё-таки? Давай, постарайся припомнить хоть что-нибудь.

— Ну, Элеонора Рудольфовна вроде говорила, что шизофрения у меня была.

— Если это так, то плохо, — нахмурилась Сима Васильевна. — Очень плохо. Хотя верить твоей бывшей свекрови — себе дороже. Тем более она могла точно не знать. Нет, я не думаю, что шизофрения. Если бы это было так, ты бы уже давно стояла на учёте в ПНД. У нас с этим строго.

Я растерянно пожала плечами — чего не знаю, того не знаю.

— Так. А давай-ка поступим так, — Сима Васильевна взяла телефонную трубку и покрутила диск.

Пошли гудки. Наконец, с той стороны провода отозвались.

— Алё! — сказала она сухо. — Фёдор Игнатович? Да! Сима Васильевна беспокоит… и я вас рада… Как это почему?... Ну да… нет… нет… Да подожди ты! Слушай, глянь карточку Горшковой. Ага… да, диктую… Горшкова Лидия Степановна… тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения… Что? Нет такой? Да не может этого быть! Смотри хорошо!

— Может я там была под девичьей фамилией? — тихо подсказала я, — Скобелева.

— Фёдор Игнатович! — сказала Сима Васильевна, — а глянь-ка ты фамилию Скобелева! Что? Да, также… Лидия Степановна… тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения…

— Место рождения у тебя где? — прикрыв трубку ладонью спросила она.

— Деревня Красный Маяк, — тихо ответила я.

— Фёдор Игнатович! — повторила за мной Сима Васильевна, — смотри, на той полке, где деревня Красный Маяк. Нашёл?

В трубке затрещало и забулькало.

— Вот и ладненько, диктуй… — обрадованно сказала она, взяла ручку и принялась черкать что-то на листочке, — да помедленнее, записываю же! Ага… ага… да… повтори ещё раз последнее слово и шифр… ага! Вот, значит как! Ну спасибо тебе, Фёдор Игнатович! Сочтёмся. До свидания!

От напряжения я аж забыла, как дышать, и вдохнула воздух только тогда, когда совсем уж начала задыхаться. Сима Васильевна посмотрела на меня понимающими глазами и сказала:

— Успокойся, Лидия. Не надо себя накручивать. Ничего там страшного…

— Я дважды там лечилась! — не согласилась я, нервно теребя ручку сумочки.

— Да, всё так. Но диагноз у тебя ерундовый — 308.

— Что 308? — совсем перепугалась я.

— Как бы тебе понятнее объяснить? 308 — это шифр заболевания по МКБ-9.

— И что? — забеспокоилась я, — а можно перевести на народный язык? Это не шизофрения, да?

— В переводе — «острая реакция на стресс», — сухо улыбнулась Сима Васильевна. — Тебя вообще могли там долго не держать, или вообще не держать, так, пару успокоительных укольчиков сделали бы и хватит.

— А почему я тогда там так долго была? — удивилась я.

— Насколько я понимаю, у тебя было довольно неординарное расстройство, какие-то фантазии, вытеснившие реальные переживания, и профессор Вайсфельд заинтересовался. Его-то хоть ты помнишь? Вайсфельд Яков Давидович, наша знаменитость. Профессор мирового уровня, между прочем.

— Помню, — вздохнула я, — он меня недавно встретил и хотел дальше на опыты изучать. Для своего аспиранта Каценеленбогена. Александр вроде, если не перепутала.

— Не перепутала, — улыбнулась Сима Васильевна, — Саша уже успешно защитил кандидатскую и его сейчас пригласили в Москву. Он там в Московском НИИ психиатрии сейчас изучает фундаментальные закономерности патоморфоза психических заболеваний. Докторскую пишет. Вот как далеко пошел!

— То есть его сейчас в нашей дурке нету? — обрадованно заинтересовалась я, но глянув на Симу Васильевну, поправилась, —