же был ещё один командировочный день. О том, как я буду выкручиваться с датами билетов я не думала. Я думала о том, как мы сейчас встретимся.

Влюбилась ли я? Не знаю. Но сердце так сладко замирало.

Я заскочила домой, бросила вещи и понеслась к нему, прихватив подарок.

Пролетев по дороге, издали я увидела, как Агриппина Ивановна погнала корову, и ещё больше обрадовалась. То, что надо! Я тихо вошла во двор, открыла дверь и сразу попала в коридор.

Изнутри доносились странные звуки.

Я обомлела — Пётр Иванович Будяк, возлежал на Нинке, продавщице из сельмага.

Куртка выпала из моих рук…

Глава 24

У меня внутри всё оборвалось. Я машинально подняла куртку и тихо вышла — не хотелось, чтобы меня видели.

Всё.

Всё рухнуло. Причём в буквальном смысле тоже, так как по дороге я случайно (ну, или не случайно) задела ногой пустой бидон от молока. Грохнуло, что ой. Со злости я его пнула ещё раз. И ещё дважды. Он громко упал, крышка отвалилась и, громыхая и лязгая, поскакала по полу.

— Лида?! Лидия! Постой! — ударил в спину окрик Будяка. — Я всё объясню!

Какая же ты тварь, Будяк! Скотина! Мразь!

Я вылетела из двора и побежала обратно. Меня трясло.

Дома я зашвырнула злосчастную куртку куда-то в угол. Я металась по веранде, рыча от ярости. Под руки попалась полупустая банка с квашеной капустой — в сердцах я швырнула её об стенку. Банка разлетелась на осколки, капусту разметало во все стороны, и она игриво повисла на буфете и стульях длинными, истекающими рассолом гроздьями.

Я задыхалась. Пометавшись ещё немного и хряпнув пару стаканов и тарелок об пол, я выпустила пар и мне даже чуток полегчало. Но голова кружилась, как у пьяной. Руки ходили ходуном.

Я вышла из дома и, сгорбившись, побрела к пруду.

Нет, топиться я не хотела. Мне просто нужно было как-то прийти в себя. А дом давил.

Так тяжко.

Я не плакала. Слёз не было. Просто внутри стало пусто. Пусто и горько. И ещё очень обидно. Так обидно, что хотелось выть и орать от бессилия. Но я не стала орать. Просто брела и брела вниз, к пруду, спотыкаясь на кочках.

У самой воды я плюхнулась на траву и уставилась бездумным взглядом на поросшую камышом водную гладь, не замечая ничего вокруг.

Не знаю, сколько я так просидела. Может, пять минут, а может и час. Не знаю. Понемногу мысли начали возвращаться.

Господи, какая же я дура! Глупая, бестолковая дура!

Это ж надо было так попасть!

Как я могла повестись на шуточки-завлекалочки этого человека?! Растаяла, раскисла. Плечо, мать его так, мужское почувствовала! Понравилось быть слабой женщиной, за которую всё решает сильный мужчина! А оно вон как! Судьба напомнила, с ноги залепив оплеуху.

Смешно даже.

Я расхохоталась. Хохотала громко и долго, так долго, пока не охрипла.

Понемногу меня начало отпускать. Нет, легче не стало. Внутри поселилась тупая боль. Но хоть руки перестали трястись.

Будяк, ты сука. Да. Ты меня обидел. Очень обидел. Я же тебе поверила. И уже готова была на всё ради тебя, а ты…

Вот почему так? Какая-нибудь Зинка Грубякина живёт себе спокойно, рожает детей, у неё есть муж, который обожает её, она ни о чём не думает вообще, кроме как ребёнку жопку подтереть. И всё у нее хорошо и понятно. Она вполне довольна своей жизнью. И любима.

А я? Что в той жизни добилась всего, ну не всего-всего прямо, но для меня и этого было более чем достаточно. А мой муж оказался так себе, «не орёл». Не разводилась ради детей. С Жоркой встречались изредка украдкой. Иначе вообще с ума бы сошла от тотального одиночества и нелюбви.

И здесь опять то же самое. Там мне было пятьдесят два, здесь — тридцать один. Молодое тело Лидочки, можно было начать всё заново, найти любовь, выйти замуж, жить счастливо, любить и быть любимой. Так нет, сперва Горшков этот придурошный попался «в нагрузку», самовлюблённый эгоист, ну ладно, его я сразу пнула вон. Затем появился Валеев. Появился, я только-только уж была готова поверить, что это тот самый, как он умер.

И опять я одна. И когда появился этот уродский Будяк и начал проявлять интерес, везде помогать, поддерживать, а то и решать за меня — я поплыла как семиклассница. Резко поглупела от счастья.

Ненавижу!

И вокруг меня вроде как вьются мужики, а на душе тошно.

Какие же вас всех ненавижу!

Но со мной так не надо. Я не позволю. Отныне я никому не позволю вытирать об себя ноги!

У принцессы Дианы было «платье мести», а у меня теперь будет «список мести». И первого, кого я туда запишу — это Горшкова. Мы с тобой, Валера ещё на закончили обмен любезностями. Ты у меня, зайчик, кровавыми соплями ещё умоешься. Обещаю.

Вторым в списке будет Эдичка Иванов. За то, что пытался играть на моих чувствах. А я не позволю. И поэтому ты, Эдичка, будешь следующим.

Альбертик. Сучонок Альбертик. Начал мне гадить уже по-крупному. Ладно, Альберт Давидович, я это уже поняла, так что скоро придёт и твоя очередь. Причём очень скоро. Жди.

Пётр Иванович Будяк. Блудняк, мать твою так! С тобой всё сложнее и проще. Буду ли я тебе мстить? Не знаю. Ты столько сделал для меня и моей семьи. Поэтому гадить тебе я не стану из чувства благодарности за всё былое. Но вот в моём близком круге ты никогда уже не будешь. Вот так вот.

И до кучи запишу сюда и Витька. Ларискиного мужа, неудавшуюся любовь Лидочки. Мне ты ничего не сделал, Витёк, но вот за Лиду, чье тело занимает моя душа, я должна отплатить. И я это сделаю. Обязательно сделаю.

Я глубоко вдохнула сыроватый от озёрной тины, пахнущий аиром и белокрыльником воздух и потянулась. Всё. Вот теперь, наконец, всё.

— Лида! — послышался такой знакомый голос сзади. Сердце, успокоенное таким вот нехитрым аутотренингом, сделало кульбит и опять предательски забилось пойманной птичкой.

Я сквозь зубы ещё раз вдохнула воздух и мощным усилием воли велела себе успокоиться.

И когда Будяк спустился, я была уже практически спокойна. Практически. Трясущиеся опять руки я спрятала между коленками.

— Лида! — сказал