На западе перформанс был однозначно интерпретирован как выступление в защиту демократии и свободы слова, и в поддержку группы высказались как селебрити – Мадонна и Пол Маккартни, – так и миллионы обычных интернет-пользователей, которые поставили многочисленные «лайки» под соответствующими постами в социальных сетях и даже маршировали по улицам западных столиц в разноцветных балаклавах. Аудитория же в нашей части света разделилась: если одни приветствовали акцию как реализацию свободы слова (неважно, что в не предназначенном для этого месте), то другие увидели в ней проявление ненависти, акт вражды, намеренную провокацию, призванную оскорбить церковь, травмировать и унизить верующих. Параллели с делом Фонды очевидны, но есть и важное отличие. Если дебаты вокруг «Джейн в Ханое» имели место в эпоху традиционных СМИ, то дело Pussy Riot развернулось уже в эру Интернета и социальных сетей, т. е. новых медиа, появление которых привело к реструктуризации аудитории и изменениям в практике социальных движений, политического участия и режимах самовыражения, что и является предметом интереса в данном тексте[438].

Представленный далее анализ сосредоточен на рассмотрении дела с точки зрения медиаактивизма и новых социальных движений цифровой эры. Он также затрагивает проблему социальной стратификации в постиндустриальном обществе и, помимо этого, стремится высказать некоторые догадки относительно постсоветского феминизма. Основная идея текста состоит в следующем. Активистский перформанс Pussy Riot – своего рода «социальный комментарий» относительно религии и феминизма – неожиданно вскрыл и сделал очевидным существующее в постсоветском обществе социальное разделение. С одной стороны выявленной социальной границы оказался креативный, или новый, класс городских образованных и глобально ориентированных элит, чьи жизненные возможности[439] сосредоточены в сфере технологических, экономических и культурных трансформаций, характерных для информационной экономики. Интересы этой группы лежат в плоскости самовыражения, достижения автономии и видимости, для чего ей требуются современные информационные ресурсы. С другой стороны находятся «массы», размещенные в материальной (производительной), а не виртуальной экономике и следующие другому стилю жизни. Их «гнев» в отношении постсоветского экономического неравенства преобразовывается, в частности, в неприятие феномена Pussy Riot, чей протест нацелен на достижение признания, деконструкцию культурных кодов и языка доминирования. В массовом восприятии Pussy Riot ассоциируются с глобальным капитализмом и космополитическими элитами, и дискуссии относительно деятельности группы, которые часто интерпретируют как отторжение феминизма (женской автономии) или свободы слова «неразвитым» постсоветским обществом, являются способом обсуждения классового неравенства и новых типов субъектностей, порожденных информационным обществом.

Изложенная аналитическая перспектива исходит из идеи классовой дифференциации в культуре (высказанной П. Бурдье и другими социологами), современных исследований медиаактивизма и новых социальных движений в информационном обществе и акторно-сетевой теории. Помимо этого, анализ опирается и на некоторые теории, выработанные в рамках гендерных исследований. Материалом для анализа послужили общественные дискуссии вокруг дела Pussy Riot, которые происходили в течение последних двух с половиной лет на различных информационных ресурсах: в печатных и цифровых СМИ, социальных сетях и в блогах. В поле рассмотрения включены в основном русскоязычные источники: интервью и передачи с членами группы, тексты о них, их собственные заявления, посты в блогах и комментарии к ним, а также карикатуры и постеры; часть информации была получена из англоязычных источников. Все эти «высказывания» составляют дискурс, и, используя метод подробного чтения (closereading) полемики вокруг дела Pussy Riot, я намереваюсь вскрыть те социальные отношения и типы субъектностей, которые ее порождают. Текст начинается с разъяснения общего контекста дела; в следующих разделах рассматриваются его феминистский, классовый и медийный аспекты.

Собственно дело Pussy Riot начало развиваться уже после самого перформанса и в значительной степени как реакция на место его проведения, поскольку часть публики увидела в произошедшем сознательное надругательство над (своей или чужой) верой. Согласно берущей начало в Евангелии идее, продолжающейся в православии, церковь является не «публичным местом» (как утверждали участницы группы во время суда и как это есть в протестантизме), а Царством Божиим на земле, телом Христовым, где – как, например, и у Стены Плача в Иерусалиме – не все разрешено и где требуется следовать некоторым нормам. Их нарушение считается кощунством. После того как видео перформанса появилось в Сети, известный блогер озвучил свою (реальную или только объявленную) травму следующим образом:

«…главное, чтобы в церковь с этим не заходили… – чтобы ноги не задирали самым похабным образом в диком танце своем, чтобы не корчились в масках на амвоне – святом месте для православных, куда верующие взгляд поднимают с благоговением…»[440]

Довольно быстро дискуссии в социальных сетях и СМИ о смысле и цели перформанса захватили все общество, и иерархи Православной церкви официально его осудили; вскоре появились сведения о реакции на дело за рубежом, а после того, как в марте 2012 года три участницы группы были арестованы (сначала якобы для защиты от гнева части верующих, угрожавших расправой), дело было объявлено политическим, и им заинтересовалась «Международная амнистия». Участницам было предъявлено обвинение в хулиганстве по мотивам религиозной ненависти, и в конце лета 2012 года суд приговорил их к двум годам лишения свободы.