Такая религиозность находится в противоречии с традиционным православным учением, и, таким образом, разделение в отношении Pussy Riot касается природы веры в современном мире (как следует верить? нужно ли для веры соблюдение ритуала?), а также социального места церкви как института. Современное русское православие, продолжая считать себя сохранившейся истинной версией христианства, тем не менее осознает необходимость отвечать на вызовы современного мира[450], для чего разработало соответствующую социальную доктрину[451]. Образованные и космополитические верующие, имеющие потребность совместить веру и существование таких явлений современности, как новые технологии, религиозная свобода, изменение формы семьи, сексуальности, понятий приватного и публичного и т. д., отвергают православную социальную доктрину как консервативную и даже утверждают, что «православие благословляет отсталость»[452]. Если учесть, что исторически православие в России было формой патриотизма, связывалось с государственным и военным служением, являлось способом выражения русскости и частью национальной идеи[453], то такое отношение к традиционной вере чревато социальным противостоянием. Весной 2012 года РПЦ при поддержке правительства использовала выступление Pussy Riot как мобилизационный предлог для организации «антипуссингов», т. е. акций в защиту православия, «русскости» и традиционных ценностей[454]. Таким образом, дискуссии, формально сосредоточенные на вопросе о том, что можно и чего нельзя делать в храме[455], содержат в себе спор о сущности «русскости», а также о том, кто именно будет обладать властью определять содержание этого понятия: космополитические «перформансистки», танцующие на амвоне, или «народные массы»? Это противостояние имеет центром спор о социальном признании группы и о распределении власти. Таким образом, дело Pussy Riot затронуло нечто фундаментальное – то, что действительно может стать линией социального разделения.

Отсылки к феминистским идеям были важной составляющей дела, которое многих заставило задуматься об их содержании и восприятии на постсоветском пространстве. В начале своей публичной деятельности Pussy Riot обозначили свои цели как «феминизм, борьба с правоохранительными органами, защита ЛГБТ, антипутинизм и радикальная децентрализация органов власти, спасение Химкинского леса и перенос столицы РФ в Восточную Сибирь»[456]. Поставив «феминизм» на первое место и включив в свой список проблемы «ЛГБТ», призывая Богородицу стать феминисткой и говоря в панк-молитве о геях, «бредущих в Сибирь в кандалах», осуществляя свое высказывание при помощи «языка тела», использовав в названии провокационное обозначение «женского полового органа» как символа женской власти и восстания (которое в идеале должно привести к полному разрушению старого мира), они ясно обозначили свою позицию[457]. На Западе она была моментально прочитана, потому что, как отмечала газета «Нью Йорк таймс», «название группы работает на ее популярность. Оно само по себе является культурным символом, прямой аллюзией к истории феминизма и протестной музыки, к riot grrrl[458] и Сюзи Брайт (Susie Bright)[459], кивком в сторону свободной женской сексуальности и телесного самовыражения. Другими словами, название специально откалибровано под западный медиарынок»[460].

Однако постсоветская аудитория, за пределами круга специалистов незнакомая с именами и событиями, отсылкой к которым является название группы, оказалась в растерянности относительно смысла протеста. Согласно данным опроса, проведенного летом 2012 года Левада-центром, 23 % россиян считали, что перформанс имел своим адресатом церковь и верующих, 19 % полагали, что протест имеет антипутинскую направленность, а еще 19 % «не могли сказать», против кого или чего была направлена акция[461], очевидно, потому, что используемые феминистские символы не были рассчитаны на российскую аудиторию и не несли для нее никакого содержания. До выступления в храме и последовавшего уголовного дела группу не только не воспринимали серьезно, но открыто высмеивали даже либеральные интеллектуалы. Например, в одном из перформансов популярной сатирической серии «Гражданин поэт» (в которой русская классическая поэзия «перекладывается» в современный контекст и превращается в социальный комментарий) «riot of the pussy» как истерическому спонтанному неотрефлексированному женскому поведению противопоставлялся, под хохот публики, «riot of the dick»[462]. После ареста членов группы подобные шутки прекратились, а заявленная ею феминистская повестка переместилась в центр внимания. Однако значительная часть постсоветского феминистского сообщества, вынужденная защищать Pussy Riot[463] и не согласная с приговором, тем не менее считала, что группа не работает на освобождение женщин[464] и не представляет сообщество, но апроприировала его голос[465] и, возможно, просто использует феминистскую риторику в своих целях[466]. Например, сразу после ареста участниц на блоге группы был размещен призыв освободить их как матерей малолетних детей, озаглавленный как «Крик о спасении плененных женщин»[467], что вызвало удивление своей «библейской» риторикой и апелляциями к материнству, т. е. непосредственно к «женской слабости». Впоследствии юристы группы не только продолжили «материнскую» линию, но и усилили ее и построили всю защиту на консервативных ценностях[468]. Их риторика – и в этом есть своя ирония – по сути дела совпала с заявлениями «доброжелательного» диакона А. Кураева, который предложил, учитывая, что перформанс происходил в Масленицу, не принимать его всерьез, накормить «девушек» блинами, по-отечески ущипнуть и отпустить[469].