Однако Россия – государство с претензиями на глобальную значимость, и статус российской науки – это и статус России, и ее способность принимать вызовы времени, для чего нужны интеллектуальные элиты международного класса. Оказалось, что российская наука «не услышана» в мире[421], и отсюда озабоченность отсутствием российских авторов в международных индексах цитирования. Поэтому правительство пытается поддерживать ограниченную группу международно «конвертируемых» ученых, финансируя, например, Российскую экономическую школу и некоторые другие университеты, где зарплаты преподавателей сравнимы с европейскими[422], разрабатывая собственные рейтинги, в которых российские университеты занимают первые места, а также выдвигая инициативы сотрудничества с соотечественниками, работающими за рубежом.

Однако, не став единым институтом, который устанавливает канон «знания», осуществляет экспертизу квалификации своих членов и отдельных институций, академия не сможет получить автономию, когда «только сами ученые могут по достоинству оценить достижения своих коллег»[423]. Научные степени перестают быть свидетельством обладания знанием, так как почти любая точка зрения может быть признана соответствующим академическим сообществом, а диссертации больше не являются свидетельством квалификации. Возникают «диссертации престижного потребления» (защищаемые или, вернее, покупаемые новой номенклатурой)[424]: признак того, что академия не имеет власти контролировать свою главную ценность – систему научной сертификации и доступ в свои ряды. Иначе говоря, установить монополию на социально значимый вид экспертизы, являющийся основой ее статуса.

2. Беларусь: «философский пароход»

Как известно, «философским пароходом» называют кампанию по высылке в 1922 году из Советской России неугодных интеллектуалов. Эту метафору можно применить к происходящему в нынешней Белорусской академии, где произошло «исключение» нового знания, выведение его за государственные границы. Создатели независимых университетов на постсоветском пространстве стремились освободить знание от идеологического контроля и провинциализма, что было невозможно без деконструкции устоявшегося порядка, поэтому новые научные организации ставили перед собой не только академические, но и широкие социальные цели. Когда в новой структурной ситуации контроль над ресурсами перешел из рук старых элит к новым «часовым при западной помощи», частично выросшим из старых партийных и комсомольских структур[425] и появившимся в том числе вследствие общей децентрализации при образовании новых национальных государств, те виделись Западу агентами демократических перемен и поддерживались не только как научные организации, но и как проект политического убеждения. Они должны были способствовать превращению «безответных» советских ученых в автономных профессионалов западного образца, обладающих независимым от государства мнением и получающих ресурсы на соревновательной основе от различных агентств. Таким образом, новые дисциплины были не только «научными парадигмами», но и агентами влияния[426], так как взаимодействие с донорами всегда способствует проникновению идей и идеологий, которые те продвигают[427]. ЕГУ в Минске, согласно Уставу и заявлениям руководства, видел свою миссию в том, чтобы стать «мостом» между Востоком и Западом и подготовить новое поколение белорусской элиты[428], и именно это стало поводом для беспокойства. Обосновывая закрытие университета, президент Беларуси А. Лукашенко указал:

«…основная задумка была подготовить новую белорусскую элиту, которая должна со временем “привести Беларусь на Запад”. Что же получается, в центре Минска готовятся будущие руководители, элита, а как же остальные белорусские вузы? Они кого готовят? Слуг для этой самой элиты?»[429]

По сути дела, это высказывание – критика нового социального неравенства. Неудивительно, что оно было сделано в Беларуси, где сложилась иная, чем в России, социальная структура и конфигурация элит, имеющих иные геополитические притязания. Исторически, в силу того места, которое занимала (любая) национальная республика в советском интеллектуальном раскладе («ценное» знание было сосредоточено в соответствующих научных и политических структурах центра), в Беларуси не мог сложиться значительный слой, способный «играть» на международном академическом поле и использовать западную солидарность для противостояния контролю над производством знания. Вместе с тем до последнего времени в Беларуси в силу ряда причин сохранялось слегка реформированное социальное государство советского типа, в основе которого лежит административный распределительный принцип. Такая система обеспечивает тому, кто контролирует распределение, значительную власть, однако требует легитимации при помощи «социальной справедливости». Монополизировав контроль над распределением, а с ним и заботу о народном благе (президент «повышает пенсии», «контролирует цены» и т. д.), А. Лукашенко воспрепятствовал таким образом формированию автономной постсоветской «буржуазии». Он минимизировал социальное неравенство и «задержал» классообразование[430]: отсутствие независимых элит уменьшает угрозу его власти и, таким образом, научным элитам не на кого опереться, кроме государства, и неоткуда получать необходимое для автономии финансирование. После закрытия ЕГУ и других исследовательских структур автономные интеллектуалы оказались вытесненными за государственные границы, а так как Беларусь как малая страна «не претендует» на значимое место на международной арене, государство не беспокоится об отсутствии международно конвертируемого гуманитарного знания и экспертизы (время от времени, правда, сообщая о намерениях открыть у себя «филиал Гарварда»). Наоборот, их носители рассматриваются как угроза существующей власти и старым элитам. Университетская администрация препятствует зарубежным поездкам преподавателей, а также получению зарубежных грантов. Некоторые сотрудники Белгосуниверситета, получившие стипендии в самые престижные американские вузы, были поставлены перед выбором отказаться от них либо уволиться, так как руководство заявило о своей незаинтересованности в таких поездках.