– Как там дела у мамы? – спросила Бетти, глядя в окно.

– Так же, как всегда. Работать тяжело, ноги болят, машина издает все тот же странный звук. Думает, что механики ее обдирают, потому что она женщина.

– И не зря так думает.

Джо подавила вздох. Она вовсе не закрывала глаза на несправедливость во всем мире или по отношению к женщинам, но сестра видела сексизм, дискриминацию и шовинизм буквально повсюду, да еще не стеснялась их обличать. «У меня открылись глаза», – любила говорить Бетти. Стоило раввину в синагоге назвать Бога «Он», как Бетти поправляла на «Она» достаточно громко, чтобы слышали ближайшие ряды. В последний раз, когда они гостили на ферме Блю-Хилл, Джо не позволила Ким взять свою любимую Барби, иначе пришлось бы слушать лекцию о недостижимом физическом идеале, который воплощает кукла, не говоря уже об опасностях фталатов, выделяемых пластиковыми игрушками. Всякий раз, когда Сара упоминала о красоте своих внучек, Бетти принималась хвалить их ум или чувство юмора… Впервые приехав погостить в Авондейл, Бетти молчала всю дорогу до дома, а потом спросила: «Здесь вообще живут афроамериканцы? Или только белые?» Дэйв отшутился, что все негры поселились на другом краю района, и Бетти хмыкнула. Джо не знала, что сказать, ведь Авондейл, где они с Дэйвом решили осесть, был наименее интегрированным районом из всех, где ей доводилось жить. Джо стало стыдно. В юности она хотела изменить мир: участвовала в пикетах и демонстрациях, отдавала почти все заработанные деньги на регистрацию избирателей в южных штатах. И вот она поселилась на улице, где живут только белые – кстати, ни одного еврея, – а немногочисленные афроамериканцы и испанцы в школе дочерей – детишки, которых привозят на автобусе из Хартфорда в рамках программы для цветных «Больше шансов».

Джо пыталась получать удовольствие от общения с сестрой, радоваться, что опасные годы скитальчества Бетти закончились и что по крайней мере одна из них доросла до такой важной деятельности, которая способна изменить мир в лучшую сторону. Ей приходилось прилагать усилия, чтобы не закатывать глаза при виде запеканок с тофу, гендерно-нейтральных деревянных игрушек и пылкого рвения женщин, живущих на ферме. Сложнее всего было простить Бетти за то, какую роль она сыграла в решениях, принятых самой Джо: если бы она не принимала наркотики и не забеременела, то ей не потребовалась бы помощь Джо и ее деньги, и жизнь старшей сестры могла бы сложиться совсем по-другому – вряд ли бы тогда Джо вышла замуж и родила двоих детей. Она старалась не думать о том, что Бетти пропустила ее свадьбу, зато потом, познакомившись с Дэйвом, буквально измучила Джо, убеждая, что он не тот, кто ей нужен, что Джо изменила себе. «Словно у меня был выбор, – с горечью думала Джо. – Словно у таких, как я, он вообще есть».

Джо понимала, что Бетти ни в чем не виновата. Сестра не стала бы нарочно портить ни ее поездку, ни ее жизнь. Только одно дело понимать и совсем другое – чувствовать. Джо так и не смогла посмотреть мир, а свадьба Шелли разбила ей сердце, и у нее не хватило сил оттолкнуть Дэйва. Вместо того чтобы переехать в Нью-Йорк и пробиться в литературу, Джо выбрала легкий путь. Ясное дело, Бетти винить особо не за что, хотя без ее лепты все вряд ли сложилось бы подобным образом. И вот теперь она порхает как птичка, в своих хиповских фенечках и с распущенными волосами, в то время как Джо приходится носить пояс-корсет и обручальное кольцо; путешествует по миру, как мечтала Джо, без всяких обязательств, в то время как Джо возится с детскими бутылочками и подгузниками, опустошает холодильник и снова набивает его продуктами.

Мало того, Бетти постоянно наблюдала за ней исподтишка и сыпала неприятными вопросами, сваливалась как снег на голову, благоухая сандалом и лучась искренней заботой, и взгляд ее говорил: «Я знаю, кто ты на самом деле, и я знаю, что такая жизнь не для тебя». Джо обожала своих дочерей – серьезную и умную Ким, названную в честь отца Джо, и грациозную бесстрашную Мисси. Она обожала их пронзительные голоса, их упитанные ручки и ножки, их сладкий душок, похожий на запах крекеров из муки грубого помола и нагретого солнцем свежевыстиранного белья. Когда девочки были совсем маленькими, она прицепляла детское сиденье на багажник своего трехскоростного велосипеда Schwinn и возила их по всему городу. Она катала малышек на санках на поле для гольфа рядом с домом, научила ездить на лыжах и на коньках, тренировала их футбольные команды, когда девочкам было шесть, семь, восемь лет, приходила на открытые уроки каждый декабрь и рассказывала детям про Хануку (почти все одноклассники ее дочерей были христианами и понятия не имели, что кроме Рождества есть и другие зимние праздники, а некоторые даже не знали, что есть и другие религии, кроме их собственной). Джо не представляла жизни без радостей материнства. Она была счастлива и довольна. Или, по крайней мере, достаточно счастлива и вполне довольна. И все же ей никак не удавалось убедить в этом Бетти – сестра неизменно кривила губы и саркастично поднимала брови, словно давая понять: «Говори, что хочешь, но мне-то виднее».

Джо держала сестру на расстоянии. Они виделись на День благодарения и на Пасху, когда Сара вызывала их обеих домой, в Мичиган, и на каникулах в Коннектикуте. Каждое лето Джо ездила на неделю в Атланту, отклоняя любые иные приглашения Бетти под благовидными предлогами. В этот раз она поддалась на уговоры дочерей, соскучившихся по любимой тетушке Бетти. Вдобавок соседки организовали группу роста самосознания, и Джо в нее вступила. Они обсуждали феминизм, семью, мужчин; читали (или хотя бы листали) книги лидеров феминистского движения Бетти Фридан и Кейт Милетт. Джо рассказала о группе сестре, и много лет Бетти предлагала приехать и возглавить ее, поделиться с подругами Джо опытом женщин из коммуны. «К тому же нам с тобой тоже есть что обсудить», – заявила Бетти. Джо встревожилась и долго отделывалась отговорками. Вдруг во имя феминизма, правдолюбия или просто забавы ради Бетти расскажет Дэйву про Шелли? «Дэйв уже в курсе, – хотелось ей сказать сестре. – Дэйв знает, что у меня были женщины, так что глаза ты ему не откроешь». Впрочем, одно дело – робкое признание после первого секса, и совсем другое – громкое заявление после тринадцати лет брака, не вполне оправдавшего радужные надежды Дэйва. Супруги постепенно отдалялись друг от друга, регулярность их половой жизни сократилась с нескольких раз в неделю до раза в несколько недель, с долгими периодами воздержания после рождения дочерей.

Сидя в удобном семейном седане, Джо сделала радио громче: диктор начал зачитывать список школьных округов, которые отпустили детей пораньше.

– Скорей бы увидеть девочек! – воскликнула Бетти.

– Они тоже тебя ждут, – сказала Джо.

Ким и Мисси, восьми и шести лет, обожали свою очаровательную тетушку Бетти, которая носила браслеты из бисера чуть ли не до самого локтя, изящные длинные серьги, бусы из нефрита и янтаря и благоухала эфирными маслами. «Моя тетя Бетти живет на Луне», – написала Ким в первом классе в сочинении про своего любимого человека. Джо послала его сестре вместе с рисунком восковыми мелками, где Бетти выглядела словно черный подъемный кран с вихрем каштановых волос и огромными красными губами. Джо объяснила дочери, что тетя поселилась в коммуне, а не на Луне. «Что такое коммуна?» – спросила Ким, и Джо ответила: «Это место, где много разных людей живет дружно, как большая семья».