Заставив их таким образом призадуматься – а не поторопились ли они, отказывая сатархам, и не останутся ли обделенными, если все выйдет, как задумал царь Фарнак, – Тихон принялся обрабатывать басилевса Окита: того такими посулами пронять было невозможно.

– …Но мне бы хотелось обратить внимание на пока еще не известные вам события, имевшие место на недавнем совещании вождей сколотов, – Тихон краем глаза заметил, как Окит насторожился, об этом он еще не знал. – Царь Скилур потребовал, чтобы в ближайшее время вожди предоставили в его распоряжение отряды лучших воинов. Спрашивается – для чего?

Положение государства сколотов достаточно прочно и устойчиво. Ольвию сколоты уже прибрали к рукам, Боспор и другие апойкии эллинов обложены данью, торговля хлебом практически сосредоточена в руках царя Скилура. И пока никто на это не посягает. Можно, конечно, предположить, что сколоты всерьез намерены схватиться с сарматами – их военные дружины уже подошли к Борисфену, захватив самые плодородные области Скифии…

Тихон немного помедлил, собираясь с мыслями; басилевс Окит не сводил с него глаз, пытаясь разгадать, что кроется за всем тем, что преподнес совету вождей дипломат царя Понта.

– Из достоверных источников мне стало известно другое: царь Скилур готовит поход… – Тихон возвысил голос, – против эллинов! А это значит, что в скором времени Херсонес постигнет участь Ольвии, это значит, что Калос Лимен[94]и Керкенитида будут под владычеством сколотов, и племена тавров станут обрабатывать земельные наделы не для эллинов, которые за это платят, не скупясь, а для сколотов, которые (не мне вам это объяснять) оберут их до нитки! И ныне свободные тавры, попросту говоря, станут рабами сколотов.

Вожди тавров зашевелились, заволновались; негромкий шепот пробежал по хижине и затих.

Тихон продолжил свою речь:

– И тогда вашим вольностям придет конец! Так же, как и доходам с продажи хлеба.

Практически все побережье Таврии будет в руках сколотов, а значит и все удобные гавани тоже. И в этих гаванях будет стоять флот наварха Посидея; он не пропустит мимо ни одно судно, а тем более – караваны с зерном. Теперь судите сами: должны ли тавры противостоять замыслам царя Скилура? Я думаю – да. Открытая война на суше вам невыгодна, и, откровенно говоря, успеха она не принесет – войско Скилура достаточно сильно и многочисленно. Но на море, если вы объединитесь, флоту сколотов придется туго. А это значит, что царю Скилуру поневоле придется считаться с вами и немного поумерить свой пыл в отношении апойкий эллинов…

Басилевс Окит смотрел на Тихона с укоризной; тавр-переводчик взглядом попросил у него прощения за свою скрытность, на что басилевс только вздохнул, попеняв себе: о замыслах царя Скилура он так и не удосужился расспросить Тихона, потому что его больше интересовали политические интриги и маневры царя Фарнака. Впрочем, он даже не предполагал, что Тихону известно все это…

Решение совета было однозначным: объединиться с сатархами для совместных действий против флота царя Скилура. Правда, дальновидный хитрец Окит все-таки перестраховался на всякий случай: часть судов, которые примут непосредственное участие в сражениях против флота сколотов, он решил передать сатархам без команд. Те возражать не стали – людей, знающих морское дело, у них хватало. А остальные корабли, предназначенные для блокады караванных путей, будут замаскированы под суда сатархов. Этот ход тоже не вызвал особых возражений у басилевса сатархов – его Окит сумел убедить в том, что до поры до времени сколоты должны оставаться в неведении о военном союзе сатархов и тавров.

Уже вечерело, когда вожди покинули хижину. Возле статуи Девы, охватив ее полукольцом, расположились жрецы в черных одеяниях. Здесь же, у красного жертвенного камня, стояли на коленях трое мужчин, судя по одежде – сколоты. Их исхудалые, лишенные всяких человеческих эмоций лица были безучастны, одежда изорвана, руки связаны за спиной. Готовилось торжественное жертвоприношение по случаю заключения военного договора между сатархами и таврами.

Едва оба басилевса ступили на дорожку, очерченную красной глиной, как главный жрец, ушедший из хижины несколько раньше, поднял руки вверх и запел резким скрипучим голосом молитву, обращаясь к статуе Девы. Остальные жрецы принялись вторить ему, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Мелодия росла, ширилась, слова ее хаотически переплетались, сталкивались; из этого хаоса изредка вырывался высокий сильный звук, вонзаясь, словно клинок, в небесную синь, чтобы тут же сломаться со скрежетом и стонами.

Безмолвные вожди и посольство сатархов, склонив головы, жадно ловили слова молитвы, беззвучно шевеля губами, потворяли ее про себя. Только Тихона, теперь почувствовавшего, как огромная усталость, вызванная нервным перенапряжением последнего месяца, придавила ему плечи и выпила до дна все желания и чувства, мелодия молитвы не тронула – он стоял бездумный, отрешенный и безучастный ко всему окружающему…

На несчастных сколотов – жрецы поволокли их к краю пропасти, где и прикончили ударами дубинок по голове – он старался не смотреть. Тихон не выносил человеческих страданий и крови и всегда старался избегать подобных зрелищ. Даже при дворе Фарнака I Понтийского, никогда не отказывающего себе в удовольствии поприсутствовать вместе с приближенными на казнях своих врагов и нередко заставляющего придворную знать приводить приговор в исполнение, тем самым привязывая ее к себе кровью значительно крепче, чем клятвами верности. Опасаясь потом мести со стороны родственников казненных, те, из боязни за свою жизнь, служили Фарнаку верой и правдой.

После того, как жрецы окропили кровью жертв камень у ног Девы, вымазали кровью ее губы, водрузили головы сколотов на шесты над дымоходами хижин и сбросили их обезглавленные тела в пропасть, началось пиршество, продолжавшееся при свете костров и факелов далеко за полночь.

Тихон вскоре оставил пирующих, чтобы составить ответ Герогейтону – гонец, гибкий невысокий тавр из племени арихов, предоставленный в его распоряжение басилевсом Окитом, уже был готов отправиться в путь.

Херсонесит Дионисий был прямой противоположностью чопорному Герогейтону, по прибытии в Херсонес воспользовавшемуся его гостеприимством. Невысокого роста, толстый и на удивление подвижный, он обрадовался главному жрецу храма Аполлона Дельфиния безмерно. Причина этого вскоре стала ясна. Когда после бани, распаренные и обессилевшие из-за непомерного рвения раба- массажиста, они расположились на мраморных скамьях, чтобы отведать вина из запасов Дионисия, херсонесит не стал скрывать свои замыслы, которые он предполагал осуществить с помощью Герогейтона.

– Мне нужен твой совет… – потягивая вино, начал Дионисий, испытующе глядя на.

Герогейтона маленькими круглыми глазками. Тот тяжело вздохнул про себя: опять, похоже, зайдет речь о деньгах: заботы Дионисия ему были известны еще с позапрошлого года, когда херсонесит впервые посетил Ольвию.