– Когда?.. – язык стал чужим, непослушным…

Возле усыпальницы, где покоилось тело матери, Тихон просидел ночь и следующий день – мрачный, отрешенный, безмолвный: он опоздал всего лишь на полмесяца…

Встревоженные его состоянием купцы поторопились свернуть торжище, так и не распродав свои товары. Они почти силком увезли Тихона, безвольного и опустошенного, подальше от Хабей, памятуя наказ Окита: за жизнь приближенного царя Фарнака они отвечали головой.

С той поры прошло чуть больше месяца. Сочувствуя горю Тихона, басилевс Окит не препятствовал его желанию уединиться в Священной Роще. Жрецы Девы, безмолвные и суровые, как сам Ксоан, были вполне подходящей компанией безутешному переводчику-тавру: на глаза ему попадались редко, стараясь не тревожить грустного одиночества гостя, а еда и питье появлялись в его хижине словно по мановению волшебной палочки, невесть откуда и кем принесенные, чему при других обстоятельствах Тихон немало бы подивился.

Но сегодня его затворничеству пришел конец. Два дня назад прибыл гонец басилевса Окита с важным известием: в святилище Девы состоится тайный совет вождей тавров, – к ним пожаловало посольство сатархов во главе с одним из двух басилевсов, правящих племенным союзом. Это говорило о том, что назревают события немаловажные. Похоже, рассудил Тихон, жрец храма Аполлона Дельфиния в Ольвии Герогейтон наконец добился цели, преследуемой в своих замыслах царем Фарнаком I Понтийским. Племена сатархов, малочисленные, но хорошо организованные, были рассыпаны по побережью Таврики, к северу от поселения тавров. В отличие от тавров, занимавшихся добычей соли, земледелием, рыбным промыслом и выпасом домашних животных, в основном коз и овец, сатархи с незапамятных времен промышляли морским разбоем; и не безуспешно – одно упоминание их имени наводило трепет на купцов Понта и Боспора. Но с тех пор, как наварх царя Скилура Посидей основательно потрепал флот сатархов возле острова, где находилось почитаемое ольвиополитами святилище Ахилла Понтарха, владыки Понта Евксинского, дела их пришли в упадок.

С племенами тавров у сатархов отношения были довольно сложны и запутанны. Общность религии и кровное родство, корнями уходившее в глубь веков, когда до прихода скифов в Таврику сатархи и тавры были в едином племенном союзе, в какой-то мере накладывали отпечаток на все их дела и поступки. Правда, сатархи свысока посматривали на своих ближайших соседей, тавров, и даже презирали за их позорящее истинных воинов занятие земледелием. Они нередко нарушали устные договорные обязательства о мирном сосуществовании: совершали набеги на прибрежные поселения тавров (даже пытались однажды взять штурмом Плакию), топили их корабли, грабили и угоняли своих единокровных собратьев на невольничьи рынки.

Разрозненные, раздираемые внутренними противоречиями племена тавров до поры до времени не могли оказать существенного отпора сатархам, пока басилевс Окит не объединил синхов, напеев и арихов и не создал свой флот. Несколько крупных стычек на море и два-три внезапных, хорошо подготовленных нападения на поселения сатархов отрезвили их заносчивых вождей, сразу же смекнувших, что теперь с таврами лучше жить в мире. Сатархи мирный договор заключать не стали – все из-за того же пренебрежительного отношения к утратившим воинский дух и свободолюбие таврам, многие из которых находились в зависимости от апойкии эллинов и обрабатывали за плату земельные наделы колонистов. Но часто обменивались посольствами, принимали участие в торжественных жертвоприношениях в Священной Роще и приглашали тавров участвовать в похоронных тризнах на родовом кладбище сатархов – оно находилось в горах Таврики (усопшим сатархи воздвигали небольшие курганы неподалеку от поселений, совершали обряды, но набальзамированные тела хоронили в каменных ящиках среди угрюмых скал горной долины).

Тихон долго стоял у края пропасти, вглядываясь в панораму гор, и сосредоточенно думал. Предстоящий совет представлял событие немаловажное, выгоду из него нужно было получить наибольшую; но как потушить в груди пожар ненависти, испытываемый переводчиком-тавром к людям, убившим отца и лишившим его свободы?

Басилевс Окит приветствовал Тихона по-братски – обнял и, прижавшись лицом к его щеке, нараспев проговорил коротенькое приветствие-молитву – с ней тавры обычно встречали самых дорогих и близких людей.

– Как себя чувствуешь? – сочувственно спросил он осунувшегося Тихона.

– Готов быть полезен тебе, – уклончиво ответил переводчик, подчеркнув этим, что теперь личное должно отодвинуться на задний план.

– Спасибо, – мягко улыбнулся Окит и вручил Тихону свернутый кольцом неширокий длинный ремень. – Это тебе. Гонец от Герогейтона, к сожалению, чересчур торопился и погиб, сорвавшись в пропасть.

«Несчастный случай, или?..» – мелькнуло в голове Тихона, но он тут же отбросил эту мысль – ни к чему Окиту добывать тайны таким способом, тем более басилевс наверняка знал, что надпись на ремне, выполненная водостойкой краской, шифрованная.

Уединившись в хижине, Тихон вынул из походной сумы короткую толстую палку, тщательно оструганную и отполированную, так называемую скиталу (точно такая же была и у Герогейтона), плотно намотал на нее ремень и принялся разбирать послание жреца. Буквы, написанные поперек витков, складывались в слова, и Тихон, тщательно вникая в смысл коротких рубленых фраз, вскоре понял, какие соображения руководили главным жрецом храма Аполлона Дельфиния, когда тот в такой спешке снаряжал к нему гонца.

Флот сатархов в очередной раз попал в западню, устроенную все тем же неугомонным и талантливым флотоводцем царя скифов Посидеем, и в очередной раз около двух десятков пиратских бирем ушло на дно Понта Евксинского. Переговоры, проведенные Герогейтоном, увенчались было успехом, но победа скифов подействовала на вождей пиратов отрезвляюще. И все усилия жреца пошли насмарку. Единственное, что удалось ему выбить из заупрямившихся басилевсов-сатархов, – это согласие на участие в переговорах с вождями тавров. И только в случае, если тавры пошлют часть своего флота на помощь сатархам и примут участие в блокаде Ольвийской гавани и морских караванных путей, можно было надеяться на успех затеянной царем Понта военно-политической интриги.

Значит, думал Тихон, он поторопился с выводами, – миссия Герогейтона закончилась провалом.

И теперь жрец, уже вложивший немалые суммы под залог будущих барышей от торговли зерном и милостей Фарнака I Понтийского, пытался спасти положение, чтобы и вовсе не остаться внакладе. И последней его надеждой был Тихон с его незаурядными дипломатическими способностями. Сам же Герогейтон направился в Херсонес. Причины этого в своем коротком послании он не пояснял, но Тихону объяснений и не требовалось – видимо, Герогейтон решил просить помощи у херсонеситов под предлогом оказания содействия святому делу борьбы против варваров, а на самом деле, чтобы пополнить изрядно опустевшую казну храма Аполлона Дельфиния. Но это было сейчас не столь важно для Тихона. Главное – переговоры вождей сатархов и тавров. И их конечный результат…

Посольство сатархов было многочисленно: воины охраны басилевса, слуги и с десяток приближенных, знать сатархов. Рослые, крепкие сатархи, разодетые в богатые одежды, с гордым и надменным видом посматривали на вождей тавров. Те, словно сговорившись, были одеты просто, непритязательно, и только оружие сверкало золотом и драгоценными камнями отделки.