– Но для этого мне нужна твоя поддержка, – жрец кивком поблагодарил херсонесита за бурное изъявление чувств к своей особе. – Очень нужна, Дионисий.

– В чем?

– Казна храма Аполлона Дельфиния пуста, я тебе уже говорил. Мы поистратились на благородное дело… – Герогейтон чуть помедлил, затем, понизив голос почти до шепота, доверительно продолжил: – Я открою тебе большую тайну, не предназначенную для чужих ушей…

– Конечно, конечно… Поди прочь! – Дионисий выпроводил виночерпия и пододвинулся поближе к жрецу.

– Слушай… – и Герогейтон принялся рассказывать о замыслах царя Понта.

Когда он закончил свой рассказ, Дионисий надолго задумался. Герогейтон терпеливо ждал.

Наконец лицо херсонесита прояснилось и он сказал:

– Нужно обратиться к эсимнатам[99]. Но сначала я переговорю с Гераклием и еще кое с кем…

Гераклия жрец знал достаточно хорошо – он был одним из послов Херсонеса к царю Фарнаку; хитрый и беспринципный, он был готов за деньги уступить бороду отца. Все дело заключалось только в сумме, какую за это предложат, и Герогейтон, скрепя сердце, мысленно прикинул, во что обойдется ему содействие этого прощелыги.

– В случае удачи, если Херсонес окажет нам помощь, ты получишь нужную сумму, –

Герогейтон растянул тонкие губы в улыбке. – Долг возвратишь без обычных процентов. Услуга за услугу…

– О-о… – в ответ только простонал безмерно счастливый Дионисий, в мыслях воздав хвалу всем богам олимпийским – в удачном исходе переговоров он не сомневался, потому что казна Херсонеса, чеканившего свои деньги, позволяла надеяться на это.

Дело было за малым: уговорами, посулами, а где и богатыми дарами (Герогейтон и этот поворот предусмотрел, захватив немалую сумму) подготовить эсимнатов к предстоящему совету, где они должны быть единодушны в своем решении помочь Ольвии…

Дионисий познакомил Герогейтона с женой, на удивление худенькой и кроткой, а затем они прошли в одну из комнат, где кудрявый, загорелый до черноты мальчуган, расположившись на широкой скамье, с увлече- нием водил пальцем по строкам пергаментного свитка.

– Сын, – с гордостью потрепал Дионисий мальчугана за кудри. – Эолик…

– Что это? – поинтересовался Герогейтон, указывая на свиток.

– Перипл[100]Скилака, о мудрый, – важно поклонился ему Эолик.

– Тебе нравятся морские путешествия?

– Очень. Когда вырасту, буду флотоводцем, – уверенно ответил мальчик, без тени робости или смущения глядя на жреца.

– Пусть боги тебе покровительствуют, – благословил его Герогейтон с неожиданной для себя теплотой – в больших серых глазах Эолика светился не по-детски пытливый ум и неодолимая уверенность.

В тот же день Дионисий пригласил Герогейтона посетить театр, и жрец охотно согласился, несмотря на свой высокий сан. Лицедейство было ему далеко не безразлично: в глубокой юности он даже тайком сочинял небольшие трагедии, подражая Эсхилу, который долгое время был его кумиром. К старости любовь к театральным представлениям несколько поостыла – другие заботы сушили ум и забирали энергию, но случая посмотреть и послушать очередную новинку, в особенности произведения древних поэтов и трагиков, он никогда не упускал.

Херсонесский театр всегда поражал его торжественной простотой; в ней угадывался незаурядный талант его создателей. Расположенный на крутом склоне горы, откуда открывался великолепный вид на бухту, прикрытый сверху лазурным шатром вечернего неба, он полнился херсонеситами они чинно рассаживались на беломраморных скамьях, полукругом охватывающих сцену и вымощенную известковыми плитками площадку для хора.

Многие именитые граждане, узнавая Герогейтона, приветствовали его радушно, приглашали посетить свои дома, на что жрец отвечал весьма неопределенно, но с благодарностью: времени в обрез, но отказать – значит обидеть, а это как раз не входило в его планы.

Герогейтону посчастливилось – шла одна из его любимых трагедий, сочинение знаменитого Софокла, «Эдип-царь». Актеры играли превосходно, особенно исполнявший главную роль царя Эдипа, внушительного роста, с хорошо поставленным голосом и непринужденными манерами, указывающими на недюжинный талант и высокое сценическое мастерство.

– Кто он? – шепотом поинтересовался Герогейтон у Дионисия; тот откровенно скучал: театральные зрелища его особо не волновали, и пришел он сюда только ради гостя.

– А, этот… – Дионисий скорчил презрительную мину. – Полуварвар. Сын купца Иадмона и скифянки, Коллимах.

– Да? – удивился жрец, хотел было еще что-то спросить у херсонесита, но передумал: зрелище увлекло его, да и негоже было разговаривать во время представления, высказывая тем самым неуважение к публике.

…Увы, как страшно знать, когда от знанья

Нет пользы нам! О том я крепко помнил,

Да вот – забыл… Иначе не пришел бы.

Слова старца Тиресия были созвучны мыслям Герогейтона, и он, тяжело вздохнув, окинул взглядом херсонеситов, – как славно, что они пока не ведают о тех бедах, которые вот-вот нарушат мирное течение их жизни…

Уходил Герогейтон после представления с чувством тревоги и недовольства собой. В ушах звучал хор:

Люди, люди! О, смертный род!

Жизнь людская, увы, ничто!

В жизни счастья достиг ли кто?

Лишь подумает: «Счастлив я» –

И лишается счастья.

Рок твой учит меня, Эдип,

О злочастный Эдип! Твой рок

Ныне уразумев, скажу:

Нет на свете счастливых…

«Жизнь – суета сует…» – тоскливо думал жрец, перебирая в памяти события последнего десятилетия. Впервые обычное хладнокровие и уравновешенность уступили место тоскливому предчувствию близкого конца. И так ли он был прав когда-то, посвятив жизнь служению богам?

Прекрасный, вечный мир, окружающий человечество, для него замкнулся на жертвенном камне храма…

Следующий день был полон хлопот и пролетел незаметно. Герогейтон нанес визит ойконому[101]Херсонеса Лисиклу, убеленному сединами старцу – он был расположен к жрецу с давних пор – поговорил с эсимнатами, а также с главой купцов, еще молодым, но одним из самых богатых и влиятельных граждан города Фемисоном.

Довольный результатом переговоров, Герогейтон под вечер вышел прогуляться по Херсонесу. Улицы города, мощенные булыжником, а кое-где и тщательно подогнанными плитами, были оживлены, говорливы: после дневной жары, заставлявшей херсонеситов отсиживаться в прохладе каменных домов и увитых виноградом двориков, повеял легкий ветерок, солнечный диск потускнел, подернулся вечерней дымкой, и горожане спешили воспользоваться свободным до ужина временем, чтобы немного поразмяться, узнать новости, поговорить о всякой всячине, а то и посидеть под навесом харчевни, где подавали дешевые охлажденные вина.