для этой роли, ровно по тем же причинам. Ему вспомнилось, каким серьезным и сияющим было некрасивое лицо Чжу, когда тот протянул Оюану меч. И сказал, что они похожи.

Мы похожи. Оюан всю свою жизнь думал, что никто не поймет, каково ему. Не сможет представить, даже при большом желании. Даже Эсень, который всю жизнь провел с Оюаном бок о бок, не видел под маской его истинного лица. А Чжу — увидел.

Оюан с юности не смотрелся в зеркало. Но тогда, стоя нос к носу с Чжу, он с изумлением понял: все, что так отталкивало генерала в Чжу — отвратительно низкий рост, позволявший смотреть глаза в глаза, высокий голос, увечье, — их и роднило. Чжу протянул Оюану возвращенный меч и сказал, что судьбы их связаны, ибо они похожи.

И тот, вздрогнув, осознал — с уверенностью не менее сильной, чем его желания, — что Чжу сказал правду.

— Чжу Юаньчжан, может, не образец царственности, но его победы говорят сами за себя, — резко бросил Оюан командиру. — Поверьте, я союзничаю с ним только потому, что это наш шанс достичь цели. Если Чжу перестанет быть этим шансом, уверяю, мы пойдем без него.

Дальше он ехал в дурном настроении и думал о Чу. Шао, конечно, не подарок, но хотя бы было ясно, зачем он примкнул к Оюану. Мечтал сесть на трон. Мотивы Гэна не менее прозрачны. Как он поведал им со своей невыносимой обстоятельностью, его цель — вернуть гармонию в государство, вернуться домой и выращивать драгоценное просо (или что он там выращивал). А чего хочет Чу? Оюан мало задумывался о его мотивах, считая его борцом за свободу наньжэней. Но после этого разговора не мог отделаться от мысли: Чу сомневается в Чжу по другим причинам. Может, он сам метит в императоры?

Впрочем, какая разница. Грызня за трон начнется уже после гибели Оюана, которую он предчувствовал, точно холодное касание стали. Вместе мы непобедимы. Он позволил себе в это поверить, связал свою судьбу с Чжу, а теперь надо просто еще немного продержаться. Они с Чжу скоро возьмут Пинцзян. А потом и Даду. И тогда Оюан наконец сделает то, чем будут оправданы все его поступки, и боль прекратится.

* * *

Оюан стоял посреди туннеля, очень стараясь не думать о том, что свод над головой проседает между опорными балками, точно тофу, который развесили сушиться на палочках. И Чжу, и он сам — в отличие от своих подчиненных — могли выпрямиться в туннеле во весь рост, но Чжу нацеплял на волосы корону желтой грязи с потолка.

Они спустились сюда в перерыве между ночными сменами, и туннель был пуст. Они стояли в самом его конце, где земляные стены еще не успели укрепить кирпичом. Сырые, в следах от лопат… Оюан ожидал, что воздух здесь будет спертый, как в гробнице, но из туннеля тянуло нежданной глубокой свежестью, точно скачешь по мшистой лесной тропе сразу после дождя.

Чжу освещал им путь Мандатом. Он вскинул пылающую призрачную ладонь и коснулся земляной стены в конце прокопа. Свет руки смешался с более размытым, слабым свечением, окружавшим его. Позади на стенах заплясали причудливые тени. У Оюана зарябило в глазах.

— Почти добрались, — удовлетворенно произнес Чжу. Он говорил вполголоса. Туннель дошел уже до внешнего края пинцзянских стен, и проверять, можно ли услышать голос из-под земли, никому не хотелось. На той неделе произошел обвал в одном из подкопов, и они несколько часов пребывали в полной уверенности, что все раскрылось. Но им все-таки повезло: звуковая волна не поднялась в город, а, похоже, пошла в обратном направлении, вылетев из входа в туннель как из духовой трубки. Пинцзян не проснулся, и Чжу с некоторой неохотой разделила работников, чтобы вызволить тех, кто застрял в земляной ловушке:

— Таинственный грохот — одно, а вот вопли о помощи в двадцать глоток даже Рисовый Мешок не сочтет явлением природы.

Призрачные пальцы Чжу скользили по стене, как настоящие.

— Невероятно, правда? — пробормотал он. — До победы остался шаг. Через пару недель будем в Даду. Исполним свои желания.

Как-то раз один путешественник поведал Оюану, что к северу от Каракорума, степной столицы монголов, над синими льдами Северного внутреннего моря, на краю мира ночь переливается всеми красками от дыхания небесных драконов. Свет, которым Чжу освещает мрак, той же природы? Худощавое лицо Чжу замкнулось, когда он погрузился в грезы о будущем. Его отчаянную некрасивость ничем было не исправить, но на миг, в нездешнем, мерцающем сиянии Мандата, сила желаний Чжу сделала его прекрасным в глазах Оюана.

При всем сходстве Оюан знал, что их разделяет пропасть: Чжу мечтал о будущем, а Оюан надеялся умереть, вот и все. Он сказал со смешанным чувством:

— Наверное, приятно представлять, как целый мир, некогда отвергший тебя, топтавший тебя с презрением, преклонит колени перед твоим могуществом.

Он смутно помнил, с каким злорадством отплатил тем, кто им пренебрегал. Если Чжу гонится за такой же игрушечной местью, только раздутой до масштабов Поднебесной, то понятно, отчего ему сладка мысль о будущем.

— Так вот зачем мне нужен трон, по-твоему? — Чжу с интересом взглянул на него.

— А разве не власти все хотят? — Оюан не сомневался, что Шао двигало именно это. И, вероятно, Мадам Чжан движет то же самое, если вспомнить, что начинала она как простая куртизанка.

Вода, капающая с потолка, очертила вокруг них кружок. Наконец Чжу задумчиво ответил:

— Мне полжизни внушали, что я никто. Мир, не заметивший моих достоинств, выкинул бы меня без сожалений. Уверен, тебе знакомо это чувство. Да, твоей опорой была месть — но разве ты не мечтал быть человеком, когда с тобой обращались как с вещью? Ты и я, генерал… нас обоих лишили шанса жить свободно, не то что достичь величия и остаться в памяти поколений. Просто за то, что мы — это мы.

В тесном туннеле звук отдавался от стен, и последние слова Чжу прозвучали громко, словно он сказал их прямо в ухо Оюану:

— Никто и пальцем не пошевелит, чтобы изменить ради нас мир. Дать нам место под солнцем. Нам остается только сделать это самим.

Оюана смутило то, что Чжу включил его в свои грандиозные планы. Как будто генерал сотрудничает с ним не затем, чтобы со всем покончить, а затем, чтобы выстроить новое будущее. Зная свою судьбу, Оюан смотрел вперед и видел, что его миру настанет конец сразу, как свершится месть. У него будущего никогда не было. Лишь миг пустоты,