Человек в шлеме вскинул подбородок:

– Соберите.

В слове и движении его Малому сходу почудилась угроза, но Хорсун спокойно сказал:

– Лучше переселить женщин и детей в долину. Там безопаснее. В этой стороне вы не одни, недалеко еще два неизвестных лагеря.

– Знаем, – кивнул старшой.

– Распорядитесь, пусть ваши люди идут к заставе. Она закрывает долину с юга. За крепостью большое поле – хватит разместить десяток стойбищ. А вас приглашаем на ужин в воинскую юрту. Расскажете новости и потолкуем сообща, как всем нам дальше быть.

По дороге в заставу заехали в кузнечный околоток за Эмчитой. Знахарка ведала в языках всяких народов лучше Сандала. Среди старшин гостей был человек луорабе, чей говор жрец не разумел.

Дружинный мясовар Асчит накрыл стол в Двенадцатистолбовой. Насытившись, гости расслабились и почувствовали себя свободнее. Новости они рассказали страшные.

Старшой сборного кочевья начал издалека.

Его родовое поселение состояло из трех крупных аймаков, которые издревле жительствовали в шести ночлегах к югу от Долины Смерти. Мрачное было соседство, но до сей поры не досаждало. Долину загораживали высокие горы. Никто не ходил в опасную сторону, куда ведут гиблые дороги назад-вперед. Предвестие беды приспело в прошлом году с появлением на свет двухголового теленка. Аймачный шаман наказал умертвить уродца, а хозяйка пожалела корову – уж очень нежно та его облизывала. Теленка скрыли. Он быстро подрос, вовсю жевал сено обоими ртами, был игрив и здоров. Бычок как бычок, если спереди не смотреть…

Узнав о том, что приказ не выполнен, шаман разгневался, но упрямые хозяева забили двухголового только в Коровьем месяце. Хотели принести тельца в жертву на празднике Ублаготворения духов. А вскрыли брюхо, и выползла из него небывалая гадина. Змея не змея, ящерица не ящерица – нечто рогатое в чешуйчатой коже, с игольчатыми зубами… Женщины с криком разбежались с праздника. Чудище куда-то подевалось, тело дьявольского бычка сожгли.

Немного погодя с хозяином сотворилось странное. Бедняга стал прятаться от людей, двигался скользом, извиваясь по-змеиному. Потом вовсе обезножел, уполз в тайгу и сгинул. Жена его осталась на сносях. Родился ребенок – вроде мальчик, но вместо того, что положено быть у мальчика в промежности, торчал загнутый коровий рог. Да не это оказалось жутко, и даже не чешуйчатая кожа новорожденного, а то, что глаза его были глазами жестокого и коварного старца.

Не успел сход посовещаться, как выяснилось: сбежала женщина со своим страшным младенцем. В тот же день над горами прямо в воздухе показалось тавро. Оно метило бок неба, как табунщики метят кобыл.

– Брешь в таежных вратах! – воскликнул Сандал.

– Мы назвали это Тавром дьявола, – сказал старшой. – Тогда-то и повалились на наши аймаки несчастья, точно Дилга им время назначил.

– Холод рухнул неслыханный – кровь стыла в жилах, – поежился молодой ньгамендри. – Мороз хищным зверем бродил по земле. Он застал наше кочевье у знакомой реки. Лед на ней треснул, вода ударила вверх и протянулась столбами от берега до берега. Ветки на деревьях ломались со звоном, шкуры оленей выморозились до сухости и стали осыпаться. По краям Пасти – так мы нарекли то, что вы зовете Брешью, – выступили клыки. Люди вначале принимали их за сосульки. Чумы пришлось поставить друг к другу вплотную. Мы день и ночь жгли костры вокруг. Но холод был сильнее огня и выжимал слезы из глаз, и слезы застывали, не добираясь до щек. Лютая стужа гнала нас из родных мест, а мы все мешкали из-за стариков. Те не хотели уходить, но и остаться один на один с хищной Пастью боялись. Просили, чтобы мы их сами убили. По приказу моего отца я порезал наше стадо и созвал гостей. Три дня пировали. Сидя в почетном углу, отец принимал подарки, а на третий день сломал и разорвал их все. Затем он сказал, чтобы мы взяли только самые необходимые вещи и налегке откочевали туда, где в Великом лесу находится пуповина Земли – Перекрестье живых путей. Себя же распорядился задушить ремнем и сразу, без поминок, подвесить на макушку лиственницы в кожаном мешке. Тщетно допытывался я, как найти дорогу к этому перекрестью, отец не ответил, будто уже умер. Тогда я исполнил его желание, и мы ушли.

– Вонючий черный дырка на небо я ранше всех смотрель, – сказал луорабе. – Мой жена – шамана, он показаль.

Луорабе заговорил на своем языке. Эмчита переводила.

Приморские жители обитают намного севернее Долины Смерти, поэтому Смердящая Прореха развернулась к ним с юго-востока. Тяжко дыша, она с каждым днем становилась все плотнее и гуще. Порою из нее дули ветра с дурным запахом. Они наносили студеную серую пыльцу. В домашнем тепле пыльца превращалась в илистую зеленую слизь, и скоро все кругом пропиталось болотным смрадом. Карликовые деревца рядом со стойбищем покрылись пыльцой, как дымчатым мехом, и стали напоминать безобразных животных.

Осенью сбоку от Смердящей Прорехи вылезло кривое морозное солнце. Лучи его были ледяными и язвили открытые места на теле. Звери ушли из моря и тундры, добычи не стало. Голодная смерть не обошла ни одну семью, всюду взяла свою дань. Многочисленные стада – богатство и опора луорабе – частью убежали, частью стали угощением на поминальных столах.

Однажды исчезли люди соседнего стойбища. Непонятно было, то ли на них напали враги, то ли Смердящая Прореха съела. Ни следов кровопролития, ничего. Шаман велел двигаться на юг вслед за зверями, огибая пагубную дыру.

Через четыре ночлега пути наехали на подобное же пустое стойбище, где еще теплилась зола в очагах, а вокруг бродило бесхозное стадо. Отобрали в нем молодых оленей. Потом наткнулись на стоянку чужого племени. Семь чумов были полны мертвецов. Они сидели и стояли так, как застала их гибель. На выстуженных лицах застыл бесконечный ужас… Луорабе умчались оттуда, даже не глянув на жалобно мычащее стадо.

– Это была стоянка моего рода жаворонков, – глухо произнес тонгот и едва справился со слезами. – О, Создатель всего сущего, не дай ни мне, никому другому узнать, что же такое беспредельно страшное до смерти испугало моих несчастных родичей!

…Жаворонки уходили по берегу родной реки. Трудно было расстаться с рекой, где они всю жизнь рыбачили, охотились и пасли стада. Но чудилось, что Лик Страха, то есть Брешь, смотрит на них, хотя жаворонки отошли далеко. Они были вынуждены забраться в незнакомые дебри. Забрели в путаную глушь, закопались в нее, как хвоинки в мох. А мертвящее дыхание Лика Страха и тут их нашло.

Сноха старшины после ужина последней влезла в полог и сказала, что видела кого-то. Человек, если это был человек, быстро проехал мимо на олене с красной шерстью и мельком глянул на женщину. Лицо его издали показалось снохе старшины розовым искрасна, цвета сырых оленьих легких.

На другой день неизвестный недуг начал сбор людских голов. Смерть завладевала волосами и ногтями больных еще до их кончины. Священные олени не могли забрать в себя хозяйские хвори. В чумах, бывших прежде гнездами счастья, стоял неумолчный крик. После каждой следующей стоянки по краям аласов на ветвях деревьев повисали похоронные мешки. От рода жаворонков, который некогда гордился своим множеством, осталась жалкая горстка.