На рассвете ко двору багалыка подошли тонготский старшина и трое его людей. Их уже ждали. Старшим среди эленских охотников был Быгдай, младшим – Болот. Никто никого не приветствовал. Тронулись, как положено, молча. Гуськом друг за другом, с рогатинами на плечах. Позади бежали, петляя, три опытных пса-медвежатника. Видно, лесной старик залег где-то близко, если тонготы решили отправиться пешком.

К немалому удивлению и тревоге Хорсуна, в лесу старшина прошествовал к заброшенной тропе. Внизу расстилался некогда жилой алас, чей очажный дым перестал куриться пятнадцать весен назад. Тонгот спокойно ступил через размытую охристую черту. Непонятно – видел ли ее, да не спросишь. Быгдай замешкался и оглянулся на багалыка. Тот сокрушенно развел руками: что поделаешь, идем. Эленцы не без опаски перешагнули еле заметную линию. А дальше старшина свернул в сторону и уверенно двинулся… к останкам юрты Сордонга.

Наверное, медведь поленился уйти из долины и спрятался от людей под развалинами. Даже вырыл под ними подобие берлоги. Место выбрал удобное – никто его тут не беспокоил. Оно находилось выше сытыганского аласа и водой нору не заливало.

Дед мирно спал, как ему и положено по настоящему времени года. Лесные старики просыпаются в Месяце, ломающем льды, вместе с рекой, а тут, хотя ледоход только что прошел, зверь спокойно почивал в ожидании Молочного месяца, предвкушая погоню за самками.

Болот привязал молчаливых собак к самой дальней, устойчивой балке. Тонгот сделал ладонью ныряющий жест, и охотники бесшумно углубились под бревна. Четверо встали с рогатинами у прикрытой ветками берлоги, разом воткнули острия в устье крест-накрест – заперли выход.

Внутри не слышалось никакого шевеления. Медведь дрых крепко. Тонгот мотнул головой: надо разбудить. Охотники громко закричали:

– Кух-кух!

Старик должен понять, что сражаться с ним будут не люди, а хищные птицы.

– Ку-ух!

– Эй, вставай! Мы пришли драться с тобой!

В ответ послышался яростный рык, перемеженный свирепо сипящим дыханием. Хорсун протянул руку к крайней ветке «крыши»: пусть зверь увидит свет – быстрее очухается от сна. Не успел отдернуть, как мелькнула огромная лапа – хвать! – зацепила когтями рукавицу и утянула к себе.

– Лапы твои никак замерзли? – засмеялся Хорсун и выкинул в дыру вторую рукавицу.

Берлога взрокотала, задвигалась. Заполняя дыру целиком, изнутри выползла беспроглядная туча! Ветки взмыли всполошенными птицами, мазнули по лицам охотников, но тотчас тяжелые острия рогатин дружно ударили в огромный ком черной шерсти. Неистовый рев раненого зверя заложил уши, прокатился по всему Великому лесу!

Псы в ответ взлаяли, захрипели исступленно, до предела натянув готовую лопнуть привязь. Балка шатнулась, треща…

Болот держал батас на взмахе. Если что, острое лезвие мгновенно разрежет ремни. Уж тогда-то беснующиеся собаки бросятся к тому, на ком сосредоточен их охотничий дух! Будут рвать, кусать, трепать в великом наслаждении долгожданной бойни, не чувствуя, как летят клоки их собственной шерсти и взрывается кровью плоть.

Одно копье сломалось, два застряли в медвежьем теле. Зверь рухнул на дно. Раздался глухой стук, и земля ощутимо дрогнула. Обманутые надеждой собаки сообразили, что сегодня им пира не будет, перестали рваться, закружили у ног Болота, горестно скуля.

Люди переглянулись. Спуститься в логовище мертвого зверя, а если он еще жив, добить его там, по древнему обычаю обязан младший. Багалык помрачнел: страшное испытание! Случись, что старик ранен и решил затаиться, он шутя прикончит молодого охотника. Такое бывало… Но перечить обычаю не стал.

Мужчины помогли Болоту обвязаться веревкой. Едва она дернется сильно, смельчака немедля вытащат. Подбадриваемый напутствием охотников и завистливым лаем собак, парень начал спуск.

В нос шибанул могучий звериный смрад. Нора оказалась на удивление глубокой и просторной. Ноги ощутили почву и встали твердо, пальцы левой руки дотронулись до холодной влажной стены. Вспотевшая правая рука судорожно сжала древко копья. Болот насилу подавил крик: в жгучей темноте, в самой ее середке вспыхнули два красных уголька. В голове заскакали, замельтешили тщетные мысли, но одно воспоминание все-таки помогло – глаза любого зверя одинаково светятся во мраке. Именно любого, живого и мертвого…

Стараясь дышать ртом, Болот медленно приподнял руку с копьем и прислушался. Настороженная тишь, стиснутая нестерпимым зловонием, взгустела под спудом земли. Ни сверху не доносилось ни малейшего звука, ни рядом. Копье опустилось, – не пронзая, а, скорее, прокалывая, но достаточно крепко, чтобы подъять к нападению остатнюю силу зверя. Медведь шелохнулся, как туго набитый оленьей шерстью мешок для кулачного изощренья. Медведь был мертв.

Парень в изнеможении откинулся назад и тут же, недовольный собою, выпрямился в нетесном лазе почти в полный рост. Если веревка дернется, люди могут подумать, что в берлоге неладно. Но колени тряслись, и взмокшая спина щекоталась, льнула к стене, и так хотелось всласть почесаться. Он мысленно прикрикнул на себя: держи хребет клинком, ты, именем Меч! Еще раз ткнул в зверя копьем. Поворошил безжизненное тело, чем вызвал новые приливы волн ужасного запаха. Красные угольки метнулись из стороны в сторону, древки засевших в плоти копий стукнулись друг о друга. Не без труда вынув их, Болот притворил мерцающие стариковские глаза.

Пальцы скользнули ниже, нащупали теплую, слюнявую пасть… Ого, зубки какие немаленькие! Достал из-за пояса толстый кусок палки, расплел скрученную ременную связку. Продев палку между клыками, еле захлопнул пасть и крепко-накрепко затянул медвежью морду концом ремня. Дед был добросовестно снаряжен к вознесению. Теперь можно дернуть веревку. Болот испытал предельный страх, когда мохнатое чудище вдруг начало вздыматься. Выставил вперед ладони, отталкивая от себя восстающее, как из Преисподней, кровавое тело, чтобы не дать ему мстительно проехаться по себе напоследок.

«Подарок» извлекали из норы мучительно долго. Мгновенья с ленивым шорохом волоклись вместе с медведем. Наконец ожидание съежилось и убралось. Трудно сглотнув, Болот понял, что выход из берлоги свободен…

Но это еще не всё! Нужно взять копья и найти Хорсуновы рукавицы в смердящей звериной постели. Обвязать их выброшенным обратно ремнем и подать наверх, откуда уже просочился жидкий, призрачный свет.

Лежалого елового лапника было неправдоподобно много. Будто не спать здесь хозяин намеревался, а шалаш строить. Дух от прелых ветвей вдарил такой мощный, что Болот сильно пожалел о ломте мяса, наскоро съеденном перед выходом на охоту. Желудок гнал прочь содержимое, точно отраву, кашель колом застрял в горле, из глаз выбивались слезы. Но руки – спасибо матушкиным занятиям! – проворные руки двигались послушно и не поддались сознанию, гаснущему от омерзения… Ох-х! Копья и рукавицы покинули нору.

Торбаз едва не прорвало что-то острое. Отдернув ногу, Болот осторожно пошарил внизу и поднял к свету черень батаса с осколком лезвия. Длинная рукоять, военный нож… Так вот где скрывалась Олджуна! В этой норе отлеживалась несчастная женщина, которая носит в себе Йор! Видно, лесной дед выгнал ее отсюда. Не жила же она с ним… Или злой дух превратил Олджуну в медведя!?