не обнаружили. Но чем ближе мужчина приближался к нему, тем труднее ему было бороться с собой. Он узнал чувака, который только что поцеловал его жену. Дайвер. Круто ублюдок поиздевался над ним. Предатель. Он посмел обмануть его. Утверждал, что не поедет в Сен-Мало, то есть соврал, чтобы украсть его жену. Хмырю было весело, он свистел, общаясь с собакой. Кем этот урод себя возомнил? Он что, полагает, что ухитрится похитить его жизнь? Он не отставал от наглеца всю прогулку. Тот не покидал Ла Сите д’Алет, что давало идеальную возможность избавиться от него. Ночь была темной, тем не менее несколько раз ему приходилось прятаться в кустах. Собака его учуяла и рычала, поглядывая назад. И все-таки он продолжал преследование. Как просто было бы столкнуть гада в пропасть. Но еще слишком рано. Он продолжит играть с ними. Растянет удовольствие. От этого наслаждение станет только острее, когда он будет лицезреть, как предатель разбивается на скалах. Пусть Эрин посильнее привяжется к нему, она заслужила страдания. А ведь она не могла забыть, как опасно его провоцировать.

Он следил за ныряльщиком, пока тот не ввалился к Эрин. Он не удержался и приблизился к окнам. Увидел, как эта сволочь швыряет пальто на кресло, будто явился домой.

Пусть пока ловит кайф.

Пусть насладится своими последними мгновениями.

Он уже приговорен.

26

Гари

Я возвратился с прогулки с Дус, бросил пальто на кресло и подошел к дивану, на котором сидела Эрин с чашкой травяного чая. Я сел рядом и обнял ее, вздыхая от блаженства. Я никак не мог привыкнуть к тому, что я здесь…

– Если бы сейчас вошли родители, они бы не поверили своим глазам…

Вспомнив мою реакцию, когда она в первый раз затронула эту тему, Эрин ничего не сказала, но дернулась и ей не удалось это скрыть. Я был готов к чему-то подобному. Готов к тому, что ее глаза, прикованные ко мне, потускнеют.

– Когда мне позвонили, пригласив на работу на плотине, я как раз ехал к ним.

– Да ты что? И ты так с тех пор не повидался с ними?

– Нет, я воспользовался предлогом, чтобы и дальше их избегать.

Она молча ждала, прижавшись ко мне. Это потрясающее ощущение – я больше не в одиночестве, я живу ради кого-то – налагало на меня обязательства. В частности, обязательство быть искренним и, главное, говорить правду. Тем более такой женщине, как Эрин. То, что ей пришлось пережить, – ложь, предательство, притворство, – вынуждало меня быть честным и не допустить, чтобы она усомнилась во мне. Она попросила меня не играть с ней, и, хотя такое, естественно, мне бы и в голову не пришло, я все равно прятал от нее отдельные стороны своей жизни – а что это было, как не игра? Она открыла мне свой дом со всем, что он для нее символизировал – ее битву, ее возрождение, – а я вел себя как трусливый ребенок, стыдясь признаться, что довел свои отношения с родными до такого жалкого состояния. Это было несерьезно и недостойно нашей будущей жизни с Эрин.

– Я понимаю, зачем тебе мои разбросанные по дому вещи, но ты можешь во мне не сомневаться, я тебя не подведу. Но сейчас, думаю, есть более важное дело: пора решиться и рассказать тебе о моей семье. Я и сам этого хочу. Вообще-то в нашей истории нет ничего необыкновенного или позорного, но она предопределила большую часть моей жизни. И объясняет, кем я был до того, как встретил тебя.

Она выпрямилась и погладила меня по щеке.

– Давай, я тебя слушаю.

Я поцеловал ее ладонь и встал с дивана. Я полагал, что уверен в себе, но под ее заинтересованным взглядом утратил это чувство. Я побрел на кухню, налил себе вина. Я в нем нуждался. Эрин терпеливо ждала.

– Я пять лет не был у родных, – начал я. – А за последние лет двадцать встречался с ними… раз пять или шесть.

Она открыла рот от удивления:

– Неужели? Однако…

– Даже когда я развелся, а тогда я, между прочим, жил во Франции, я не поехал к ним… По-прежнему рассчитывал только на себя. Я не был готов выслушивать очередные упреки отца. Я вечно его разочаровывал… Из меня не получился старший сын, о каком он мечтал. Тем, кем должен бы стать я, стал мой младший брат, и отец мне этого не простил.

– Не простил чего, Гари?

Я сделал еще глоток и вытер лицо, как если бы только что плакал.

– Что я не он… Что у меня другая жизнь, не такая, как у него…

Я молча молил ее прийти мне на выручку. Она ободряюще улыбнулась мне:

– А какая у него жизнь?

Я глубоко втянул воздух и мысленно вернулся на несколько десятилетий назад, готовый погрузиться в прошлое. Я не сводил с нее взгляда, хватался за нее, как за якорь, чтобы не сбежать и все не испортить.

Отец посвятил жизнь своей маленькой судоверфи, гаражу для лодок, как он ее называл. Первым у мамы родился мальчик, и отец мечтал, что он будет работать с ним, то есть со мной, что выучит меня своей профессии. Лодки, море, моряки были семейной страстью. Отца воспитывали сурово, и так же сурово он воспитывал меня, хотя мать старалась облегчить нам – мне, брату и сестре – существование. Мне, как старшему, приходилось тяжелее, зато брат и сестра от этого выигрывали, потому что я огребал и за них тоже. Достаточно вспомнить, как отец познакомил меня с морем. Когда я описывал, как он меня, четырехлетнего, швырнул в воду, чтобы научить справляться со страхом, на лице Эрин проступил ужас. Тем не менее этот эпизод стал моим лучшим воспоминанием об отце. Ему не пришло тогда в голову, что он подарил мне мою жизнь и похоронил собственные мечты. Знай он это, отец не рискнул бы меня чуть ли не топить. Но было уже поздно. С этого момента у меня осталось одно жгучее желание: проводить свои дни под водой, а не на земле, ремонтируя и строя лодки для других. Но отец думал иначе. Все детские и подростковые годы я работал на эллинге, симулируя хотя бы подобие интереса к столярным работам, механике, возне с морилкой, буксировкой, парусами, и это была моя плата за очередные курсы погружения. У нас с ним похожий характер, поэтому я не желал подчиняться его воле и открыто бунтовал.