Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он следил за ныряльщиком, пока тот не ввалился к Эрин. Он не удержался и приблизился к окнам. Увидел, как эта сволочь швыряет пальто на кресло, будто явился домой.
Пусть пока ловит кайф.
Пусть насладится своими последними мгновениями.
Он уже приговорен.
26
Гари
Я возвратился с прогулки с Дус, бросил пальто на кресло и подошел к дивану, на котором сидела Эрин с чашкой травяного чая. Я сел рядом и обнял ее, вздыхая от блаженства. Я никак не мог привыкнуть к тому, что я здесь…
– Если бы сейчас вошли родители, они бы не поверили своим глазам…
Вспомнив мою реакцию, когда она в первый раз затронула эту тему, Эрин ничего не сказала, но дернулась и ей не удалось это скрыть. Я был готов к чему-то подобному. Готов к тому, что ее глаза, прикованные ко мне, потускнеют.
– Когда мне позвонили, пригласив на работу на плотине, я как раз ехал к ним.
– Да ты что? И ты так с тех пор не повидался с ними?
– Нет, я воспользовался предлогом, чтобы и дальше их избегать.
Она молча ждала, прижавшись ко мне. Это потрясающее ощущение – я больше не в одиночестве, я живу ради кого-то – налагало на меня обязательства. В частности, обязательство быть искренним и, главное, говорить правду. Тем более такой женщине, как Эрин. То, что ей пришлось пережить, – ложь, предательство, притворство, – вынуждало меня быть честным и не допустить, чтобы она усомнилась во мне. Она попросила меня не играть с ней, и, хотя такое, естественно, мне бы и в голову не пришло, я все равно прятал от нее отдельные стороны своей жизни – а что это было, как не игра? Она открыла мне свой дом со всем, что он для нее символизировал – ее битву, ее возрождение, – а я вел себя как трусливый ребенок, стыдясь признаться, что довел свои отношения с родными до такого жалкого состояния. Это было несерьезно и недостойно нашей будущей жизни с Эрин.
– Я понимаю, зачем тебе мои разбросанные по дому вещи, но ты можешь во мне не сомневаться, я тебя не подведу. Но сейчас, думаю, есть более важное дело: пора решиться и рассказать тебе о моей семье. Я и сам этого хочу. Вообще-то в нашей истории нет ничего необыкновенного или позорного, но она предопределила большую часть моей жизни. И объясняет, кем я был до того, как встретил тебя.
Она выпрямилась и погладила меня по щеке.
– Давай, я тебя слушаю.
Я поцеловал ее ладонь и встал с дивана. Я полагал, что уверен в себе, но под ее заинтересованным взглядом утратил это чувство. Я побрел на кухню, налил себе вина. Я в нем нуждался. Эрин терпеливо ждала.
– Я пять лет не был у родных, – начал я. – А за последние лет двадцать встречался с ними… раз пять или шесть.
Она открыла рот от удивления:
– Неужели? Однако…
– Даже когда я развелся, а тогда я, между прочим, жил во Франции, я не поехал к ним… По-прежнему рассчитывал только на себя. Я не был готов выслушивать очередные упреки отца. Я вечно его разочаровывал… Из меня не получился старший сын, о каком он мечтал. Тем, кем должен бы стать я, стал мой младший брат, и отец мне этого не простил.
– Не простил чего, Гари?
Я сделал еще глоток и вытер лицо, как если бы только что плакал.
– Что я не он… Что у меня другая жизнь, не такая, как у него…
Я молча молил ее прийти мне на выручку. Она ободряюще улыбнулась мне:
– А какая у него жизнь?
Я глубоко втянул воздух и мысленно вернулся на несколько десятилетий назад, готовый погрузиться в прошлое. Я не сводил с нее взгляда, хватался за нее, как за якорь, чтобы не сбежать и все не испортить.
Отец посвятил жизнь своей маленькой судоверфи, гаражу для лодок, как он ее называл. Первым у мамы родился мальчик, и отец мечтал, что он будет работать с ним, то есть со мной, что выучит меня своей профессии. Лодки, море, моряки были семейной страстью. Отца воспитывали сурово, и так же сурово он воспитывал меня, хотя мать старалась облегчить нам – мне, брату и сестре – существование. Мне, как старшему, приходилось тяжелее, зато брат и сестра от этого выигрывали, потому что я огребал и за них тоже. Достаточно вспомнить, как отец познакомил меня с морем. Когда я описывал, как он меня, четырехлетнего, швырнул в воду, чтобы научить справляться со страхом, на лице Эрин проступил ужас. Тем не менее этот эпизод стал моим лучшим воспоминанием об отце. Ему не пришло тогда в голову, что он подарил мне мою жизнь и похоронил собственные мечты. Знай он это, отец не рискнул бы меня чуть ли не топить. Но было уже поздно. С этого момента у меня осталось одно жгучее желание: проводить свои дни под водой, а не на земле, ремонтируя и строя лодки для других. Но отец думал иначе. Все детские и подростковые годы я работал на эллинге, симулируя хотя бы подобие интереса к столярным работам, механике, возне с морилкой, буксировкой, парусами, и это была моя плата за очередные курсы погружения. У нас с ним похожий характер, поэтому я не желал подчиняться его воле и открыто бунтовал.