Вот это он выглядел! Давно стемнело, на стоянке пара фонарей, а даже так заметно как Миша поправился. В смысле здоровья. Лицо чистое, глаза ясные, размах удальская от самого плеча. По нему раньше не сказать было, что пьющий, а теперь здоровяк непрошибаемый.

— Привет, Миша. Нужна твоя помощь. Потом свои жуткие истории дорасскажешь, идем в сторонку на разговор.

— Привет! Что за помощь?

Парень быстро увел глаза от моего лица, сказав что-то невнятное, едва обернулся. Миша ему махнул, ответил: «Потом». Мы отошли, и я объяснила ситуацию.

— Печальное дело. Была машина. Но ведь все хорошо, что ты сюда не из-за близкого человека пришла, а из-за собаки, верно?

Я подумала о Мари и согласно кивнула:

— Верно.

— Пошли в покойницкую. У нас все похороны завтра, так что и пса твоего зарыть не успели. Ты только, это… не обижайся. Мешок в угол свален, без церемоний, сама понимаешь. Покойников не боишься?

— Я ничего не боюсь.

Сердце щемило от жалости, а слез не появлялось. Пореветь бы, но глаза оставались сухими, хоть немного потряхивало руки. Я открыла мешок, увидела голову мертвого Пана и точно признала седого пса.

— Вот ты жук… не мог дотянуть сколько положено и помереть своей смертью?

Сняла с него новенький кожаный ошейник, который сама склепала, и спросила Мишу:

— А нет во что нормальное его завернуть? Не хочу в этом нести.

— Сейчас посмотрю.

Пока он ходил, я осмотрелась. Две двери в спец. холодильники, и покойник на столе. Здесь прохладно, помещение не отапливалось, и даже фрамуги были открыты — чтобы запашок выходил. Тут, к счастью, был не зал подготовки, не было инструментов и прочих жутких вещей, какие могут понадобиться гробовщикам. Чисто хранение. Труп на каталке цивильно закрыт простыней, которая оказалась ему коротковата — голова закрыта, а ноги до середины голени торчат…

— Стоп. Это еще что такое? — Подошла и присмотрелась — укус, след от собачьих зубов. Не побрезговала, откинула простынь и увидела мертвого соседа Мари. — Какого… Грим не мог его убить, я уверена. Помял, придушил, да, и он был жив, когда шмякнулся на пол.

— Фу. — Миша застукал меня за разглядыванием тела. — Ты чего там не видала, больная?

— От чего он умер, в курсе?

— Служба привезла. В Казематном опять беда, он девочку порезал. Раз она не здесь, значит, не на смерть. Удавил кто-то мужика. Вишь, какой след на шее?

— Да… в том-то и дело, что вижу.

Я видела такой рисунок на шее у нападавшего, того, что пытался наехать на нас с Мари, и когда Изверг объявился, — подумала еще, что это татуировка терновника или колючей проволоки. А это — черная дрянь. Полоска, расплывшаяся под кожей, как чернила на сырой бумаге — шипами и отростками. Схоже с моим синяком, который, к счастью пока никак не сказывался ни на моем самочувствии, ни на моей способности ходить. И всяких мыслей о рабском служении кому-либо в голову не приходило.

— Мне кажется, это Слуга прибил… своего слугу.

— В точку, Миша. Ну-ка, расскажи мне в подробностях — кого ты несколько дней назад видел в Трущобном вместе со старухой?

— Откуда ты знаешь? — Шепнул со страхом: — я болтаю, да… но о том никому!

— Очень ты наклюкался, друг, мы ведь виделись недавно, и ты мне на пьяную голову все доложил. Я в курсе.

— Не пью я больше! Ни капли в рот!

— Молодец. Историю выкладывай.

И Миша начал выкладывать. Демон, кровь, скелет, собачку какую-то прутом забил насмерть, ее старуха в заклание принесла. Безымянный — высокий, худой, с черными волосами и в черной одежде…

Мне все больше становилось тошно, потому что хочешь-не хочешь, а описание с Гримом сходилось, пока могильщик не сказал это, а я на радостях не переспросила:

— Молодой?

— Да, лет двадцать, может… лицо гладкое, от злобы перекошенный был, но видно, что молодой.

— Красивый?

Миша посмотрел на меня как на ненормальную.

— Странный вопрос, согласна. Давай с другого бока — он внешне страшный, отталкивающий?

— Обычный вроде как…

— Миша, я тебя люблю. На днях забегу, принесу тебе кучу вкусной еды, я — твоя должница. Ты когда на смене?

Пана завернули в старое покрывало. Полотнище было настолько ветхое, что могильщик руками порвал его на две части, как раз хватало для тела, и лишний груз не тащить. И это в первые минуты казалось, что я вполне способна донести пса. Ну да, конечно — килограмм шесть в нем было, а руки отвалились на ощущении что в нем десять кило, пятнадцать, неподъемные двадцать пять. До остановки на лучевой дошла и готовилась упасть вместе с ношей.

Дело было и в том, что я не совсем очухалась. Из больницы только-только, а таблетки, что врач назначил, не пила, не отдыхала как положено, и слишком много времени была на ногах. Стала мерзнуть, физические силы таяли, и я даже не думала о том, что услышала от Миши, сузив свои мысли к вопросу — катить по лучевой и через парк, или после трамвая топать до дома Ульриха, а там через окно сразу в комнату? Как короче выйдет?

Я выбрала парк. Как бы ни вымоталась, а капля любопытства взяла верх, и я прошла вдоль трех секций ограды, чтобы проверить — в каждой ли есть проход? Да, все решетки такие — с наслоением друг на друга и незаметным проходом. И ведь все равно не без магии — этого эффекта не видно, если не подойти вплотную с любого из краев.

Тропинок в парке не было, фонарей тоже, но луна без всяких просьб с моей стороны мягко, не слепяще, проявилась над деревьями и стала указывать путь. Прекрасно! Ноги заплетались, руки и плечи отваливались, но хоть не споткнусь о валуны.

— Сколько времени-то натикало?

Шаг, еще шаг… и вдруг луна истаяла и погасла, а до меня донесся короткий и злой возглас Грима. Кожа покрылась мурашками и сердце ахнуло. Похолодело в желудке, на несколько мгновений застучало в ушах и схлынуло — уйдя дальше в мир. Грим был совсем недалеко, где-то в парке и будто весь воздух сотряс невидимым, но ощутимым мне раскатом ярости, безнадежности и скрученной душевной боли. Что именно он рявкнул, не расслышала, но после донесся неразборчивый и спокойный говор Аурума. Игра тонов, а смысл не разобрать — один шипит и рокочет, другой шепчет.

Это же ничего себе! Что они здесь делают? Почему не дома?

Не понимая, что происходит, я почувствовала главное — Грим так сильно бил эмоциями, что походил на сильного зверя, который попал в капкан. Было что-то мечущееся, бешеное, бессильное из-за невозможности вырваться из ловушки, и мучительное от жгучей боли. А Аурум — со своим мягким и успокаивающим голосом пытался его присмирить, чтобы подойти и помочь. От старика я чувств не улавливала, но тон голоса говорил сам за себя.