Ясное дело, обидели немчина. Не до лечения ему. Неловко как получилось! Поднимались на захватчиков, на правый бой, а учинили татьбу и смертоубийство. Чем все иноземцы-то повинны?!

– Слышь, ты, колбаса ученая! – Это, похоже, Васька Валуев басит, а голос у него срывается, неужто тоже плачет? – Слышь, немчин, я давеча одного вашего этим клевцом – как жабу!.. Не станешь лечить сотника – убью!!! А станешь, а вылечишь – золотой казны, души своей под твой поганый заклад не пожалею!.. Христа ради, помилосердствуй! Ты ж человек…

Федька с трудом приподнялся – оказывается, лежал он на широком столе, словно мертвец уже…

– Братцы… Не чинить обиды лекарю! Не надо… Он в своем праве. Несите меня вон… Я сказал!

Сквозь туман проглянуло лицо – блеклое да длинное, больше ничего Федька не разглядел, смазывалось все, как во хмелю.

– Du bist ja ein Junge… Зовсем молодой… А говориль как ein Ritter! Редко здесь благородни тшеловьек! Gut, я буду его лечить. Он нужно жить.

И Федька выжил. Спас его ученый немец, medecinae baccalarius[94] Клейнмихель, и ногу ему спас. Кости в хитрых лубках сложил, трубку серебряную в рану втыкал, чтобы гной вытек, хитрыми бальзамами да снадобьями пользовал – знать, не все запасы его разбойнички погромили! Больше года Федька пластом валялся, после – сиднем сидел, после уж заново ходить учился. Однако не без пользы для себя. Мало того что подле герра Клейнмихеля бойко на немецком лопотать насобачился, но и много чего еще любопытного да полезного от него узнал. Жаден был Федька смолоду до знания-то, все впитывал, будто сухая почва дождевую влагу! Наипаче – что и немцы-лютеры такие же человеки Божьи, как и православные, и зря бранят их еретиками да колдунами. Искусство же их к ремеслам и наукам проистекает от усердия и умения, нашим бы у них поучиться!

Лето 1606 года от Рождества Христова уже на убыль шло, жара в Москве стояла, какой давно не было. Девки да молодухи, шалые от нее, телешом в Яузе плескались – даже прилюдно, стыд позабыв. Васька Шуйский в Кремле жадно сидел, да шатко. Народишко московский оскудел имуществом да духом, слухами все больше кормился. А слухи все те же были – жив-де законный государь Димитрий Иванович, вскоре пожалует в неверную столицу свою ответа за мятеж спросить. Ночами в небе хвостатую звезду видели. Попы концом света стращали. Герр Клейнмихель только смеялся. «Это раскаленный сгусток звездной пыли, – говорил он Федьке по-немецки, дабы доброхоты о крамольных речах не донесли. – К концу света он имеет куда меньшее отношение, чем людские грехи!»

Тогда-то поклонился сотник Рожнов доброму немецкому лекарю в пояс, высыпал перед ним все монеты, что в кушаке были, повернулся и, хромая, пошел на двор, чтобы возражений не слушать и прощанием душу не томить. Там его с конями уже военный холоп Силка дожидался. Снова набрались в сотне холопы, как Шуйский воцарился… Ехать надо было. Новоявленный ворог Ванька Болотников, воровской воевода, с ратью своей мужицкой да казацкой под Кромы подступал. Сотня Федьку ждала, поход ждал, служба ждала. Самая паскудная служба – своих бить! Особенно ежели выходит, что эти свои, то есть чужие, за правду стоят. Только вот почему кривая такая правда на Святой Руси, что добывать ее с ляхами-захватчиками да с самозваным царем приходят?

В ночь после этого разговора с Рожновым приснился пани Марине странный сон. Будто идет она по палатам кремлевским, заходит в залу тронную, чудно расписанную, раззолоченную, а на троне древнем царей московских сидит Димитр – да не в царском наряде, в польском гусарском костюме – и рану рукой зажимает. А рана в груди зияет – кровавая, страшная. Кровь по трону растекается, а Димитр и говорит:

– А это ведь сотник Рожнов убил меня, Марина. Только ты его не вини…

– Как, он? – вскрикивает Марина. – Неужели?

– Это был coup de grâce… – объясняет Димитр. – Ты ведь сама мне в Самборе про coup de grâce рассказывала. Про удар милосердия, которым благородный рыцарь должен прервать страшные муки своего противника…

– Благородный рыцарь? Если бы он был благородным рыцарем, то защищал бы тебя с саблей в руках!

– Никто не мог защитить меня, Марыся! Видно, судьба моя была такая.

– Судьба так долго хранила тебя, мой рыцарь!

– Значит, судьба устала спасать меня от опасностей… Я остался один. Петра Басманова убили. За мной пришли – лютой толпой, алчущей моей крови и мук, ворвались в эти двери. Я схватил саблю, насилу отбился, выпрыгнул из окна во двор. Вывихнул ногу. Стрельцы обступили меня, брызнули в лицо водой, сначала хотели спасти… Потом раздумали…

– Бояре пригрозили стрельцам, что убьют их детей и жен. Поэтому они выдали тебя на муки, – торопилась рассказать Марина – ведь сон мог оборваться в любое мгновение. – Знаю, все знаю… Мне один из этих стрельцов рассказал… Он здесь, в башне. Сторожит меня. Прощения просил.

– Поволокли меня по двору, чтобы живым на куски разорвать, а может, еще каким мукам предать… – продолжал Димитр. – Я Богу тогда взмолился, чтоб позволил Господь мне умереть честной смертью воина. И тогда сотника этого увидел. Взглядами мы встретились. Смотрел он на меня по-другому, чем все они. Словно хотел сказать: «Ты хоть и вор и самозванец, а все же – молодец! Бился храбро!» Я тогда его и попросил: «Застрели ты меня, служивый человек, Христа ради! Не отдай на поругание!» Он с товарищами своими перемигнулся, они из пистолей выстрелили! Легкую смерть мне послали, воина достойную! А что уж там с моим телом после делали – душе было все равно!

– Так уж и все равно? – не поверила Марина.

– Права ты… – усмехнулся Димитр. – Не все равно, конечно. Мукой душа моя исходила, когда на позор этот смотрела. Когда тело бездыханное по кремлевскому двору волокли, когда надругались над ним! Но разве хотела бы ты, Марыся, чтоб это со мной живым сделали?

– Нет, Димитр, что ты, Господь с тобой! – вскрикнула Марина.

– А если не хотела, так ты сотника за его coup de grâce поблагодари! Завтра же поблагодари! И помни – если здесь ты можешь на кого-то надеяться, то только на него! И стрельца того, что в башне службу несет, – прости. Он тебе поможет.

Марина хотела еще так много сказать Димитру, но не успела. Исчезла тронная зала Московского кремля, исчез Димитр. Видно, ненадолго он заглянул в ее сон – побрел дальше своей небесной дорогой. Где он сейчас, в какой обители Господней? Быть может, пора догнать его, окликнуть, уйти с ним прочь из этого жестокого мира?.. Или еще не пора?

Марина проснулась. Там, за стенами ее темницы, наступал рассвет. Там всходило солнце. А здесь – только холод и полумрак. Какой сейчас день, какой месяц? Надо спросить у Аленки, которая спит рядом, в оружейной. Ее последняя добровольная спутница, почти сестра. Раньше Марина ее об этом не спрашивала. Было все равно. Просто еще один день на пути к смерти. И какая разница – что там, за стенами, дождь или снег? Сейчас ей почему-то мучительно захотелось узнать, какой сегодня день.