Неожиданное спасение ждало их за крепкими белыми стенами Астрахани, старинной столицы могучих татарских ханов, а ныне – богатого окраинного города Московского государства. Здешний воевода, окольничий князь Иван Хворостинин, поставленный на город еще «государем Димитрием Ивановичем», первым супругом Марины, встал на сторону Заруцкого. Обосновавшись в Астрахани, атаман снова воспрял духом. Он собирался поднять на борьбу против «щенка Мишки Романова» угнетенных московитами ногаев, вольнолюбивых волжских и яицких казаков. Марина наслаждалась отдыхом в цветущем южном городе, казавшемся ей ожившим видением из прочитанных в детстве сказок о дальних странствиях. Но счастье вновь только издалека поманило Марину.

Посланные против атамана Заруцкого московские воеводы наводнили Астрахань своими подголосками и тайными письмами, призывавшими жителей «отложиться от воровского атамана и злой еретички с приплодом» и целовать крест законному царю Михаилу Федоровичу. Вспыхивавшие то здесь, то там заговоры разъяренный Заруцкий со своими казаками топили в крови. Так был убит, непонятно – по навету или за измену, астраханский воевода Хворостинин и еще многие. Кровавые расправы еще больше озлобляли астраханцев против «казачьей вольницы». В разгар мая лета 1614-го от Рождества Христова появления под городом пятисот стрельцов и присяжных казаков во главе с сотником Василием Хохловым стало довольно, чтобы вся Астрахань поднялась по набату на восстание.

Не сумев удержаться за стенами Астраханского кремля, атаман с Мариной, ее маленьким сыном и несколькими сотнями верных казаков ушел на стругах в соленые воды Хвалийского моря. Двумя днями позднее стайка стругов, над которыми реял значок Заруцкого, внезапно вернулась к Астрахани, чтобы пробиться мимо города вниз по Волге. Но в город уже успело вступить главное московское войско во главе со старинным преследователем Заруцкого – князем-воеводой Иваном Одоевским. Гром десятков орудий, град каленых ядер и крупной дроби встретили деревянные кораблики. Один за другим разбитые челны тонули в кипевшей от всплесков воде, и казацкая кровь окрашивала волжские волны…

К исходу дня только три струга, напрягая пробитые в десятках мест паруса, летели по волжской глади. Неполная сотня казаков, последнее войско Ивана Заруцкого, в мрачном молчании латали борта и перевязывали раны. На переднем стоял у кормила сам атаман, и невеселые думы бороздили морщинами его потемневшее от пороховой гари лицо. Марина сидела у его ног на кошме и нежно баюкала маленького Янчика. Она понимала, что их бегство приближается к неизбежному концу, но подле этого мужественного и большого человека ей почему-то совсем не было страшно…

Новый приют они нашли в Медвежьем городке, странном казачьем поселении на берегу реки, которую спутники Марины называли непривычным для ее уха словом «Яик». Эта столица вольных людей, к которой жило несколько сот бородатых воинов и их семьи, представляла собою несколько деревянных изб, одна из которых служила церковью, а другая – атаманским «дворцом», и беспорядочное скопление деревянных землянок. Тем не менее поселение окружал поддерживаемый в отменном порядке частокол, опоясывали земляной вал и ров для обороны от неприятеля, а из деревянных бойниц глядели наружу полдюжины пушек.

Большинство обитателей Медвежьего городка в свое время успело повоевать в войске Заруцкого, а верховодили там два его прежних есаула – Треня Ус и Яшка Верзига. Иван Заруцкий рассчитывал получить у своих старых соратников убежище и защиту… Атаманы Медвежьего городка приняли его с распростертыми объятьями и обещали помочь – как показалось Марине, обещали слишком многословно и не слишком искренне…

А на следующее утро на реке забелели паруса подходившего царского каравана – многих больших воинских стругов, несших сильное стрелецкое войско и пушки. По берегу подоспела конница – тысяча ногаев, присягнувших на верность Михаилу Феодоровичу, и верховые стрельцы.

Медвежий городок встретил непрошеных гостей дружной пальбой из всех стволов. Ей ответила канонада царских орудий и леденящий душу боевой клич ногайских всадников, стремительно пролетевших вдоль частокола и выпустивших тучу стрел…

Так продолжалось целый день. Казаки, во главе которых встал опытный в обороне крепостей Иван Заруцкий, держались крепко. Царским воеводам опять не удалось ни на шаг приблизиться к победе. Наконец солнце боевого дня начало клониться к закату…

Закат долго полыхал над Яиком, крася его рябящиеся зыбью воды огненными отблесками, словно эта могучая холодная река струила не воду, а жидкое пламя. Марине вдруг вспомнилась читанная у стародавних латинских книжников история злосчастного города Помпеи, в одну ночь поглощенного со своими домами и жителями раскаленным потоком, хлынувшим из недр роковой горы Везувиус… Конечно, этот земляной и деревянный Медвежий городок был так не похож на беломраморный град на берегу счастливой Адриатики, но вдруг и его ждет такая судьба? Вдруг выйдет из обманчивого русла кипящая лава войны, перевалит за крутые валы, за сосновые частоколы, пожрет до единого этих вольных бородатых людей с их женами и чадами, а с ними и ее, несчастную Марину Мнишковну, и ее беззащитного маленького Янчика?

В невольном ужасе Марина замотала головой, отгоняя страшное видение, и крепче прижала к груди малютку сына, завернутого в пеструю ногайскую кошму. Мальчик проснулся, посмотрел на нее все понимающими ясными глазенками и вдруг зашелся в новом приступе мучительного грудного кашля. Марина баюкала его, пыталась согреть своим дыханием и теплом своего тела и чувствовала, как у нее рвется сердце! Участливые расторопные казачки, чудного яицкого говора которых Марина почти не понимала, тотчас приспели на помощь, помогли напоить Янчика теплым молоком и все совали ей пахучие пучки каких-то сушеных трав.

– Пожалуй, запарь для мальца! – с трудом разобрала она.

Опасливо оглядываясь поверх частокола (хотя с закатом московская артиллерия прекратила пальбу), приблизился Маринин духовник, Николо де Мелло. С бранью он принялся разгонять казачек, орудуя своими длинными четками, словно плетью.

– Вон пошли, ведьмы, еретички, дщери Вельзевуловы! – кричал он по-польски, искренне полагая, что так эти «дикарки», изъясняющиеся на странном наречии, поймут его лучше, чем по-московски. – Не смейте опоить царевича своим варварским зельем! Гоните их, дочь моя, – обратился он к Марине. – Они, несомненно, подсыпали в свое зелье толченых жабьих костей или какое иное бесовское снадобье! О мерзкая страна, о чудовищные люди!!

Бойкие бабы ответили ему целым потоком странных лающих слов и принялись лупцевать потрепанного августинца чем попало под одобрительный хохот своих мужей, с интересом наблюдавших с вала. Марине пришлось прийти на помощь незадачливому духовнику и спасать его от поругания. Щедро расточая проклятия и призывая на головы варваров все кары небесные, Николо де Мелло припустил вдоль вала забавной трусцой. Вероятно, отправился разыскивать какой-нибудь казачий котел, где варилась уха или каша: простодушные варвары щедро угощали «сердитого иноземного попа» своей грубой пищей, не забывали налить и чарку…

Как только стих раскатистый гром пушек, засевшее под защитой валов население Медвежьего городка с удивительной легкостью вернулось к своей немудрящей повседневной жизни. Казачки, голосисто перекликаясь и весело посмеиваясь, разводили огонь и стряпали еду, словно и не было жуткой гибели их разорванных ядром подруг. Ребятишки носились бойкими стайками, собирая в траве московские ядра и таская их на валы – им забава, а пушкарям сгодятся для ответного выстрела. Казаки в ожидании ужина сбивались ватажками, по рукам гуляли чарки и кружки с хлебным вином, с пенным пивом, зазвучали ядреные шутки и взрывы раскатистого мужского хохота. Молодой звучный голос от души затянул песню.