Ситуацией воспользовался Володька Чалдон. За один вечер его банда ограбила три заведения, принадлежащие Ононашвили через подставных лиц. В биллиардной на Соломатовской знаменским громилам пытались помешать. В результате двух грузин зарезали. Добыча Чалдона составила лишь несколько тысяч рублей — несопоставимо с тем, на сколько его обокрал «иван иваныч». Но маз хотя бы отомстил.

Несколько дней питерцы занимались многочисленными и хлопотными делами, с трудом выкраивая четыре часа на сон. Затем к ним пришел ротмистр Самохвалов.

— Александр Ильич, вы вернулись? — бодро приветствовал его коллежский советник.

— Еще вчера.

— А что в Илимске?

— Выжженная пустыня, как и просил генерал-губернатор.

— Очень хорошо.

Жандарм помялся, потом сообщил:

— Знаете новость? Полиция нашла труп Гоги Иосишвили. Лежал в Ангаре на перекате, напротив Жилкина.

— Да? И кто его? — спросил Лыков без особого интереса.

— Ведется дознание. Представляете, кувалдой вбили нос в череп.

— Собаке — собачья смерть.

— А вы, Алексей Николаевич, помнится, хотели его арестовывать в ту ночь? Вместе с помощником.

— Искали, да не нашли. Времени было в обрез: катер стоял под парами и ждал нас. Мы и плюнули.

— Ну ладно…

Ротмистр ушел, а следом явился Аулин.

— Алексей Николаевич, мне телефонировали из окружного госпиталя. Они ищут вас.

У сыщика сжалось сердце:

— Что случилось?

— Зарезан какой-то артельщик. Говорят, его поместили в госпиталь по вашей просьбе.

Лыков сидел, как пришибленный. Потом поднялся, посмотрел на коллежского регистратора и сказал:

— Поехали туда.

— Сейчас не могу, я…

— Поехали туда, — жестко приказал питерец. — Немедленно.

Пока они добирались на другой конец города, командированный молчал. Уже когда переезжали по мосту Ушаковку, он признался:

— Это мой освед Саблин. Именно Иван Богданович рассказал про Илимск.

— Ваш освед? Откуда он взялся?

— Старый-старый знакомый. Я знал его по Забайкалью в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году.

— Мне тогда было десять годов.

Алексей Николаевич вздохнул:

— У Ивана Богдановича жена больная. Можно сказать, что помирает. Как ей сообщить? Добить несчастную женщину?

Они нашли тело артельщика в анатомическом покое. Тот лежал скорбный, с суровым, еще более постаревшим лицом, словно хотел сказать сыщику: вот ты меня и погубил…

— Как его?

— Ножом три раза в спину, — ответил прозектор.

— Где?

— А в той комнате, что начальник госпиталя выделил.

— У вас прямо здесь людей режут? — вспыхнул коллежский советник. — А куда охрана смотрит?

— Так ведь клиника, все окрестное население идет на прием. Сотни людей в день. Как караулу уследить?

— Он выходил за пределы госпиталя?

Прозектор увидел несчастные глаза сыщика и вызвал медицинскую сестру, ухаживающую за Авдотьей. Та пояснила:

— Да, Иван Богданыч вчера ходил в Медведниковский банк. Купоны гасил.

— Какие купоны?

— С облигаций. Подошел срок, он и погасил.

— Вот дурень! — сорвался Лыков. — Из-за купона глупого себя под нож подвел. Я же велел ему не соваться в город!

Остальные молча смотрели на питерца.

— Ах, дурень… Они его увидели, выследили и убили.

Лыков с трудом взял себя в руки и спросил:

— Сестра, а что супруга Ивана Богдановича? Она уже знает?

— Да, ей сказали.

— Сказали…

Сыщик отпустил всех. Только велел Аулину взять это дознание под свой личный контроль. Потом постоял на дворе, поглядел в сентябрьское иркутское небо. Хотелось выпить, а к Авдотье идти очень не хотелось. Но выбора не было.

Подсознательно желая оттянуть разговор, сыщик сначала зашел к лечащему доктору.

— Сколько протянет больная Саблина? — спросил он.

— Полубщикова? — поправил его доктор. — Много, если месяц.

— И надежд никаких?

— Медицина еще не умеет лечить рак.

Наконец Лыков решился. Войдя в палату, он сел в ногах у женщины и спросил:

— Авдотья, узнаешь меня? Я — Лыков.

Больная посмотрела на гостя безразлично.

— Помнишь? Восемьдесят третий год. Ты просила меня не искать твоего Ивана. Он, мол, не содействовал бухгалтеру стрелять мне в спину. Я пожалел Саблина, поверил тебе. И не искал.

Он помолчал, но молчала и Авдотья.

— А теперь вот что вышло…

Лыков вздохнул и опять попытался объясниться:

— Иван Богданович желал вернуться в свою деревню. Я обещал помочь, снять все обвинения. Да, выходит так, что я твоего мужа втянул. Но он сам хотел уехать отсюда. От этих диких кавказцев, от негодяя Ононашвили. То была его плата за обратный билет. Он согласился.

На этих словах из глаз Авдотьи потекли слезы, но она по-прежнему молчала. Коллежский советник встал и пошел к двери. С порога сказал:

— Тебя будут держать здесь до последнего. Меньше месяца осталось, потерпи. Там вы с Иваном снова будете вместе.

Из палаты коллежский советник направился в комнату, ставшую последним прибежищем Ивана Богдановича. Обыскал ее и нашел в двойном дне старого чемодана пятнадцать с лишним тысяч рублей. Куда теперь девать эти деньги? Сыщик подумал и принял решение. Две сотни он вручил сестре-сиделке и попросил скрасить на них оставшиеся Авдотье дни. А остальную сумму положил в карман и поехал по городу. Сначала Лыков посетил городскую Медведниковскую больницу для хроников на Кайской горе. Затем Ивано-Матренинскую детскую больницу на углу Казачьей и Первой Иерусалимской. А закончил на Луговой, в Доме призрения бедных имени Сибирякова. Везде сыщик оставил по пять тысяч. Сказав, что эти средства дарит человек, пожелавший остаться неизвестным…

Лыков сказал Аулину:

— Хочу знать, кто зарезал моего осведа.

— Зачем? Человека не вернешь.

— Бернард Яковлевич, помогите. Я скоро уеду. Напоследок окажите содействие.

Начальник сыскного отделения крякнул:

— Их столько в городе, кто может ударить человека ножом в спину! Как угадать?

— Гадать как раз не надо. Мне нужен настоящий виновный.