Дима продолжал пялиться в экран компьютера, и что-то (однако совсем не только разухабистый стиль последней публикации) смутно беспокоило репортера. Ему казалось: он упустил какую-то мелочь, деталь. Какое-то крошечное обстоятельство, вроде бы малосущественное, но на деле важное. Нечто, что напрямую относилось к нему самому, к маме, тете Рае, Питеру, прошлому…

Полуянов вернулся к Интернет-странице со статьей об убийстве Шепилова. Проглядел. “Тяжкие телесные повреждения… Следы от пальцев на шее… Смерть наступила не от удушья… Гематома на правой щеке убитого…” Где-то он видел похожие слова. Совсем недавно. Почти в той же самой формулировке.

– Эврика!.. – вдруг заорал он на всю квартиру. – Надька, сюда! Я понял!.. Я все понял!.. Я – догадался! И тут в дверь позвонили.

На пороге стоял Сашка, хозяин, собственной персоной.

– Ты чего звонишь? – загремел Полуянов, распахивая дверь. – Ключа нет?

– Хозяйничаешь, Полуянов? – усмехнулся Саня, входя в квартиру. – Порядки свои устанавливаешь? Указываешь, что мне, – хозяину! – делать? Ох, правильно говорят китайцы: гость, как рыба, хорош первые два дня. На третий день он начинает пованивать. – Китайскую мудрость Саша произнес почему-то с грузинским акцентом.

– Вы посмотрите на него! – воскликнул Димочка, апеллируя к Наде. – Дорогие гости суток еще не провели, а он уже намекает!..

Саша вдруг осознал, что сказал бестактность, и расшаркался перед Надей:

– Это, впрочем, к вам совсем не относится, глубокоуважаемая прекрасная дама. Ваши яркие очи, ваше светлое лицо, вашу восхитительную улыбку я готов лицезреть утром, вечером, ночью – всю жизнь, стоит вам только пожелать!

Надя понимала, что парни просто дурачатся, а все равно слышать комплименты было приятно.

– Пойдемте, Саша, я вас борщом накормлю.

– О!.. Какая прелесть!.. Вот, учись, – обратился Саня к Диме, – как должны встречать хозяина настоящие дорогие гости!..

– Дай мне ключи от машины, – проговорил Дима.

– Ну вот. Опять, – страдальчески произнес хозяин, вешая плащ и переобуваясь в тапочки. – Она говорит – на, он – дай. Какие вы разные, ребятки! И Надя, честно скажу, нравится мне намного больше. На что тебе машина?

– Дела, – сухо ответил Дима. – Надька, ты едешь со мной?

– Куда?

– Я же сказал – по делам.

– Еду. Вы нальете себе борщ сами – ладно, Саша?

* * *

Они ехали по Люберцам в сторону Москвы – по бесконечному, словно кишка или зубная боль, Октябрьскому проспекту. Смеркалось. Навстречу, из столицы, уже потянулся ежевечерний поток автомобилей.

Дима рулил – хмурый, сосредоточенный. Временами он посматривал – чаще, чем обычно, – в зеркало заднего вида. Потом пробормотал вполголоса, словно про себя:

– Кажется, нас никто не ведет.

– Куда мы едем? – спросила Надя, радуясь, что он нарушил молчание.

– Просто катаемся.

– Катаемся?

– Да, катаемся.

– Что ты хотел мне рассказать? О чем ты догадался, Дима?

– Знаешь, что случилось двадцать пять лет назад?

Шепилова тогда избил Котов. Нынешний депутат и все такое. А сейчас Котов убил Шепилова.

– Почему ты так решил?

– То, как избили Шепилова тогда – это зафиксировала моя мать в своем дневнике, – очень похоже на картину нынешнего убийства. У Шепилова – гематома на правой щеке. И тогда, и сейчас. Плюс – следы пальцев на шее. Как будто его душили. И тогда, и сейчас. Надя, это сделал один и тот же человек.

– Все драки одна на другую похожи.

– Но не настолько… Надя, это сделал Котов. Депутат, большой человек.

– Почему Котов?

– Потому что у него был мотив.

– Какой?

– У Котова – тогда, четверть века назад, – был роман с Коноваловой. Не у Шепилова, а именно у Котова. И он заделал ей ребенка. И не захотел жениться. И тогда она, Коновалова, бросилась из окна… Дальше. С момента самоубийства проходит пять дней. И Шепилов – он, между прочим, актер – а значит, демонстративная личность – решает объясниться с Котовым. В присутствии Желяева. Тот – своего рода арбитр, секундант. Иначе, без свидетелей, Шепилов не может… Он – показушник. И Шепилов задирает Котова. Но справиться ему с ним – слабо. Котов – боксер. Об этом я прочитал в его биографии. Котов избивает Шепилова. Избивает крепко. Настолько, что друзья, в том числе сам Котов, пугаются. И несутся к врачам. К знакомым врачам, в студенческую поликлинику. К твоей и моей маме. Они прибегают на прием все втроем: избитый Шепилов, Котов и Желяев… Они вешают моей маме лапшу на уши: мол, Шепилова избил на улице неизвестный…

Дима замолчал. Остановил “Опель” на очередном светофоре. Надя почти дословно помнила, что написано в дневниках Евгении Станиславовны. Поэтому понимала: рассказ Димы не противоречит дневникам. Не противоречит, но и только. Дневники были единственной уликой. Косвенной уликой. И трактовать записи тети Жени можно как угодно… В том числе так, как это сделал сейчас Дима. А можно и как-нибудь по-другому.

– Ну а что было дальше? – осторожно спросила Надя.

– А потом – тогда, четверть века назад, – произошло следующее… Моя мама вместе с твоей раскололи друзей. И выведали у них, что на самом деле случилось. Ну, и говорят троим парням: Шепилова надо отправить в больницу. А о драке сообщить в милицию. Такой порядок тогда был. Да и до сих пор есть. Ну и представь себя на месте Котова! Мало того, что его друзья подозревают: он, сволочь, соблазнил Коновалову, и она покончила с собой. Так еще вдобавок милиция заведет дело по поводу избиения Шепилова. А это, по хорошему счету, – тоже статья… И тогда Котов бросается в ноги врачам, то есть нашим матерям. Просит, чтобы о драке не сообщали в ментуру. Возможно, сует им деньги…

– Ты можешь себе представить, – перебила Надя, – чтобы твоя мать взяла взятку?

– Нет, – помотал головой Дима. – Не могу.

– Я тоже.

Они миновали Кольцевую автодорогу, мимо поста ГАИ въехали в Москву. Парочка гаишников кинула на машину цепкий взгляд – но не остановила.

– Ну, значит, было иначе, – продолжил Дима. – Котов просто упросил тогда врачей, чтобы драке не дали хода. Упросил – и мою маму, и твою, и главного врача поликлиники Ставинкова. Возможно, он надарил им цветов, конфет… И, чтобы не портить парню жизнь, врачи соглашаются оставить дело без внимания. Котов счастлив… А моя мама потом приписывает по поводу этого своего решения в дневнике: я, мол, долго думала, правильно ли я поступила. И решила, что правильно… Эх, мать моя всегда была идеалисткой. Она верила в людей. Твоя, кстати, была такой же… За это их в конечном счете и убили. И за то – что они слишком много знали.