Выбрав подходящее место средь дебрей причудливых антенн, в компании которых ему предстояло коротать эту ночь, царевич разделся, лег, раскинув руки и ноги, и обратил свой отчаянный и призывный взор к небу.

«I’ll do it on my own… Я со всем справлюсь сам…» – звучал в нем дьявольский фальцет.

«Чивас» и ночная колыбельная теплынь убаюкивали царевича. Ночь приняла его в свои нежные объятья. Светлые туманности из-за пределов Млечного Пути ниспослали ему свой свет, а он с восторгом и благодарностью поглощал его. Он стал воплощением темной туманности. Небеса были к нему в ту ночь милостивы и одарили избранника звездным дождем, устремившимся потоками в его ладони. Неизвестная комета, изменив своей эпилептической орбите, шалила, выписывая феерическую спираль над спящим городом. Вся красота вселенской ночи сосредоточилась на этой крыше. Мироздание явило своему любимцу самое изысканное шоу, вызвав настоящий переполох в астрофизических лабораториях.

А москвичи ворочались в своих душных постелях, силясь уснуть. Считали слонов, идущих своим ходом из Африки в Москву, подрывались к окнам, заслышав вой автомобильной сигнализации, шлепали в темноте в свои тесные кухни, чтобы глотнуть воды, с раздражением смотрели на электронные светящиеся циферблаты часов, ругались, проснувшись от утробного рыка мусорных машин, опорожнявших контейнеры с бытовыми отходами, – москвичи производят чрезвычайно много отходов. Они делали еще много привычных до оскомины вещей в замкнутом пространстве своих жилищ. Не делали москвичи только одного: они никогда не смотрели в ночное небо. Чай, не в стогах лежали…

Разукрасив прихотливым орнаментом небо, комета взметнулась в зенит, озарив ночь пламенеющим хвостом, и вдруг понеслась на Москву. Уар выхватил мобильный телефон и развернул камерой ей навстречу, чтобы заснять смертоносное зрелище, и в этот момент вдруг с леденящей ясностью понял, от чего погибнут москвичи: они уйдут в Вечность, снимая на мобильные телефоны несущуюся на город смерть и транслируя изображение в Интернет. Даже если о приближении кометы станет известно заранее, все москвичи, которые смогут выйти из дома, выйдут, вскинут руку с гаджетом к небу и станут передавать зрелище приближающегося конца тем, кто физически не смог покинуть своих жилищ и насладиться красотой и роскошью ниспосланной им смерти. И никто не спасет этот город. Царевич возликовал, ощутив эстетский восторг, – это будет самая изысканная смерть из всех, какие он мог вообразить и пожелать себе и Москве.

А солнце тем утром так и не взошло над Москвой. Быть может, где-нибудь в других краях… Но не над Москвой. А может статься, он проспал. И, очнувшись от ночного морока, увидел лишь тяжелые, налитые свинцом тучи, готовые в любое мгновение пролить металл на крыши и головы, сделав из Москвы форму для отливки, едва органика внутри формы обратится в прах. И тогда Москва перестанет наконец расползаться и пучиться и останется такой, как есть, на веки вечные. И кто-то там, наверху, кто все это затеял с неведомой целью, возьмет остывшую форму-паску, отряхнет от праха и станет заполнять ее влажным песком океанических отливов, а потом выкладывать в каких-нибудь других галактиках. И синие гуманоиды далеких туманностей придут в изумление и восторг от такого небывалого зрелища и будут с горячностью убеждать друг друга на вселенских конгрессах, что такого города нигде во Вселенной нет и быть не может, что это – игра природы, чары пульсирующих белых карликов или последствия урагана, оставившего на их планете такой прихотливый наброс. Но утром случится прилив, и волны примутся слизывать странный песочный город: дворцы и храмы, башни бизнес-центров и жилые короба спальных районов, продавщицу мороженого и дворников, постовых милиционеров и карманника, влюбленных в скверах и нянь с младенцами на детских площадках, и наконец, зубцы и шпили крыш. И весь он к полудню уйдет в океан, оставив на чужой планете память о себе лишь в мифах.

В сознание привел царевича звонок.

– Ты где? – спросил сокольничий. – Плоть разогрелась. Кушать подано!

Уар подошел к краю карниза. Внизу уже чавкал, лязгая зубами, ненасытный город и урчал, переваривая свой бизнес-ланч.

– Понесла-а-ась, родимая! – закричал он Москве. – Поберегись!

Мистерия продолжалась. К вечеру Москва превратится в гигантские подмостки. Россыпи «звезд» всех мастей будут блистать на них искусственным светом плазменных экранов, а потом пропадать без следа.

Исчезла плавность перехода в бытии. Грандиозные метаморфозы случаются столь часто, что уже никого не удивляют. Москва перемалывает сырье. Знай – закидывай! Отсосав деньги и юшку, спрессует жмых в брикеты, которые пойдут либо в топку, либо в колбасу. А потом все вместе – на удобрения. Растущий организм Москвы требует подкормки, подпитки и не оставляет выбора.

В Староконюшенном переулке, во дворе иммиграционно-визового отдела канадского посольства сидела на лавочке в ожидании своей очереди убывающая московская плоть. Уар подсаживался, имея в руках такую же пластиковую папку, как и отъезжанты, заговаривал с ними. И целовал на прощанье в шею. Родина делала последний глоток – прощальный. А потом он отбывал в клуб и напивался там до зеленых чертей.

За глубокой старостью и крайним переутомлением основатель Москвы Мосох, как слышно, оставляет свой пост и переезжает на постоянное жительство в палату интенсивной терапии лосиноостровской «Кремлевки».

Николенька Трубницкий, прихватив материалы всех накопившихся дел, которые сгрузили на него при косметическом ремонте и починке милиции, ушел с ними в продюсерский центр, созданный холдингом ЗАО МОСКВА, и засел за сценарии детективных сериалов, где его герой одно за другим раскрывал эти старые, не дававшие ему покоя, преступления. Впрочем, их фигуранты давно уже сидели в Думе и чиновных кабинетах. Но иногда и они, бросив случайный взгляд на плазменный экран, поеживались и проверяли срок действия своих загранпаспортов. В роли неубиенного мента снимается сам Трубницкий.

Александр Иванович Герцен продолжает звонить в Лондоне в «Колокол». Правда, теперь уже по большей части – рефлекторно. Не брезгует рекламой в своем издании. А недавно молодежное крыло партии смертной власти в ходе показательного приведения в порядок склона Воробьевых гор, который вечно попадает в кадр, откопало бутылку из-под «Вдовы Клико» 1829 года, в которой находился листок бумаги, исписанный, если верить экспертам, правыми руками гг. Герцена и Огарева. Текст представляет собой вовсе не клятву «пожертвовать жизнью на избранную борьбу», а текст пари относительно судьбы возможной революции, конкретно – сколько продержится. Александр Иванович давал год, Николай Платонович, будучи поэтом, то есть человеком увлекающимся, отпускал на аттракцион полтора года. Ставками пари указывались весьма крупные для студентов суммы.

Растопчин каждый год жжет Подмосковье в надежде вырастить в слоях сгоревшего торфа алмазы. Это ничего, что тысячи лет должны пройти. Ему спешить некуда, он – вечный. Дождется, если жизнь не наскучит.

Фаберже на заказ покрывает гаджеты золотом и платиной, а также инкрустирует рубинами, бриллиантами, сапфирами, изумрудами. Чем не яйца?!