Едва попадая ногами в стоптанные шлепанцы и накинув шелковый стеганый шлафрок на байке, Параклисиарх подошел к двери.

– Кто?

– Открывай, живодер! – услышал он знакомый, очень рассерженный голос, и припал к дверному глазку. На лестничной площадке стоял царевич, за спиной которого топтался и сопел хмурый Бобрище. И эта картинка вкупе с прозвучавшим текстом не сулила главному отрывателю голов ничего хорошего.

– Ну дела… – сам себе сказал Параклисиарх и снял с противопожарного стенда багор.

– Дверь вышибу, – пригрозил Уар.

– Вот тебе и сопля… – подивился Малюта, щелкнул замком и отскочил в сторону, выставив перед собой багор.

Незваные гости переступили порог унылого логова защитника и утешителя. Бобрище оценил обстановку и, молниеносным рывком подхватив с пола красное ведро с песком, метнул его содержимое в глаза Малюты, стоявшего без темных очков. Из его глаз в любой момент могло метнуться пламя. Подхватив выпавший из рук Параклисиарха багор, царевич приставил его к кадыку противника, припечатав того затылком к стене.

– Почему они оказались в этой заднице?!

– Кто? Руководители Проектов? Исключительно по собственной глупости… Обычное отечественное головотяпство… А разве задница – это не привычное место Руководителей Проектов?

Царевич надавил на багор.

– Хорошо, хорошо!.. – прохрипел Малюта. – Я положил их в основу. В фундамент. Э-э-э… нашей безопасности. Это очень почетно!

– Почему ты дал им погибнуть, рябой палач?! Они же нас любили! Они давали себя пить добровольно!

– Вот этого мазохизма я никогда не понимал… Давать себя пить из одних только понтов…

– Они были такими стильными и сладкими!..

– Успокойтесь! Это – ритуальное кидалово. Ничего личного, поверьте! Чисто маркетинг. Они хотели анх? Они его получили. Вы же знаете: вечная жизнь дается только посмертно.

Царевич задохнулся от изумления и глотал воздух открытым ртом.

– Ну они хотели анх? – уточнил Малюта. – Э-э-э… вы же не думаете, что они имели в виду… висюльку на цепочке?.. Или?.. – В глазах Параклисиарха метнулась тень сомнения. – Или я что-то не так понял?.. – Он вдруг посмотрел на царевича виновато. – Упсс!..

– Мля… – выдохнул Бобрище.

А что тут еще скажешь?

Глава научного департамента лондонского комьюнити – Чарльз Дарвин, узнав подробности московского рейда, присудил премию своего имени московским депрессивным Руководителям Проектов.

А над пятью лучами подземелий, ведущих в ХХС, появились пять холмиков с начертанным на них анхом – бесполезным и обманчивым символом вечной жизни, известным смертным с начала времен.

Бобрище в память о вкусных Руководителях Проектов и во искупление вины перед ними жертвенно спалил любимый павильон № 45 «Охота и звероводство» на ВВЦ, основал во дворце Разумовского мемориальную маркетинговую службу холдинга ЗАО МОСКВА и возглавил ее.

Царевич не мог избавиться от наваждения: зажатый стальной оплавленной рукой алмаз, канувший в мутные воды Леты – Москвы-реки. Камень, хранивший в своей вечной памяти прикосновения танцовщицы, также уведенной у него когда-то чужой рукой. Ему хотелось порвать себя в клочья и покончить наконец с этой пыткой. Единственным утешением оставался крохотный бриллиант в мочке его уха – Анастасия. Он потерял все, что было ему дорого. Безумный век отнял у него главное: он потерял себя.

Тем безоблачным летним вечером, пропитанным бензиновыми парами и пятничным перегаром, царевича неудержимо влекло к Москва-Сити, к его взметнувшимся в небо башням. Он мчался по набережной под бьющийся в динамиках «майбаха» вражеский, но так точно резонирующий с его сердечным биением Muse, обжигавший оголенным нервом минора. Это была его личная палата интенсивной терапии. Он испытывал острый эмоциональный дефицит. Вплоть до душевной дистрофии. Царевич нуждался в энергообмене. Точнее, в духовном доноре, поскольку приток эмоций извне менять ему было не на что. Уар ощущал себя в этом смысле банкротом. Жить было нечем, и одержимость Беллами питала его анемичную душу. Этот смертный британец пел венами… И его внутривенный рок, словно прямое переливание живой горячей крови, бросал царевича в жар. И он вдруг почувствовал, что еще не все – по нулям. Еще может что-то случиться в его бесконечном бытии… А иначе на кой черт ему это нетленное тело? Он разгадал жертвенность певца, его великодушное стремление напоить собой страждущих. Он словно видел, как у рокера рвутся жилы, лопаются вены и весь стадион обагрен его кровью. Этот смертный пел ради отпущения всех вселенских грехов, пел для оправдания – до синевы губ, пел ради того, чтобы «души не были эксгумированы». Уару казалось, что его руки держат не руль, а напряженную гортань певца. Он грезил гортанью Беллами и понимал, что в состоянии аффекта способен выпить до дна своего кумира – тлетворную кровь, не совместимую с его собственной. Это была бы красивая и концептуальная смерть – от несовместимости с тем, кого любишь. Выпить – и освободиться от последнего, что держало его здесь! И уйти в серое мышиное небытие. И повиснуть вниз головой в бункере неясного назначения, и пищать в темноте и сырости от тоски и страха, заслонясь от города заблуждений кожаными крыльями. Он только боялся, что смерть его будет больной и грязной.

Забрызганное кровью ветровое стекло… Посиневшие от оправданий губы над залитым кровью стадионом… Рок. Он – этот щуплый британец с напряженной гортанью – вселял в царевича острое чувство праведной смерти. И если бы Уар не был бессмертным, он хотел бы умереть от эстетического шока. Это была бы достойная смерть.

Ожил блютуз. Сердце сокольничего безошибочно угадало настроение друга.

– Ты опять на подсосе? – Он узнал запредельный голос, от которого хотелось повеситься с блаженной улыбкой на устах. – Хочешь, я к тебе приеду?

– Нет. Он нас всех отпевает… – ответил Уар и отключился.

Навстречу вырывающему сердце минору неслась, словно финишная лента, светящаяся вена моста «Багратион». Сквозь его стеклянное русло дряхлое сердце столицы качало органику прямо во чрево восставшей в лоне Москвы «Башни 2000» – в офисы, магазины, рестораны со снующими девочками и мальчиками smart&beauty, будоража воображение Уара предстоящей трапезой. Там пульсировала плоть и накачивалась ПРА.

Безумная гонка завершилась в пасти подземного паркинга самой высокой башни на набережной. Царевич уверенно шел искрящимися галереями и холлами комплекса, не таясь, привлекая к себе заинтересованные взгляды обитателей и гостей обоего пола. Нахлебавшись под завязку, чтобы хватило для долгого – до самого утра – бодрствования, он купил бутылку «Чиваса» и вознесся на шестьдесят первый этаж, где отыскал лестницу, ведущую на крышу. Он мог бы, конечно, снять пентхаус, но не хотел сидеть взаперти. Этой ночью он желал каждой клеткой кожи ощутить единение с Вечной Бездной, а главное – встретить рассвет и увидеть наконец горизонт, чтобы это зрелище отложилось в его сознании, научило восставать из тьмы и не позволило ему пропасть в пучине мертвого клубняка, в который он собирался погрузиться с отчаянной и героической миссией: отучить элитную плоть употреблять в интервью слово «волнительно».