Она сказала это вскользь, торопливо и небрежно, как говорят обычно о чем-то очень личном, о чем не любят рассказывать. Я вздрогнула. Слышала про поминальные открытки, но никогда не встречалась со скрапбукерами, которые их делают. «Пока свежа память и живы воспоминания» – так обычно говорят о поминалках. У скрапбукера не так много времени, чтобы сделать открытку, которая будет хранить в себе последнюю встречу с близким человеком. Кто-то говорит, что только девять дней, кто-то – что все сорок дней после смерти – поток способен воссоздать человека таким, каким он был при жизни, словно душа его еще рядом и сама говорит с потоком. А потом остаются только воспоминания, с каждым днем все более и более далекие от того, каким был человек на самом деле. Кладбище – вот что мне напомнила стена Александры в кардбуке. Нежность тех, кто заглядывает туда ненадолго, и глубокий покой вечных постояльцев. В иных обстоятельствах я бы хотела расспросить ее, как это вообще возможно – создавать такие вещи. Это ведь труднее, чем в похоронном бюро работать. «Тоже важная и нужная работа. К тому же клиенты не жалуются», – сообщил радостный голос Аллегры.

Я посмотрела на мнеморик. Теперь из обеих его половинок расходились в стороны дрожащие лучи. Они пробивали себе путь между винтиков и шестеренок, выныривали из внутренностей бронзовой спирали, мерцали и хаотично прыгали по «циферблату».

Александра продолжала рассказывать:

– Я даже не почувствовала, что упускаю момент. Была уверена, что сделаю открытку для садовода-художника сразу же, как только у меня появится время. Мне казалось, что я отлично помню каждую деталь – бархатистую поверхность листьев, запах влажной земли, круглые красные ягоды, украшенные золотистыми семечками и кокетливыми хвостиками, надетыми на них, словно шляпки. В конце концов, в следующем году тоже будет урожай клубники. Спустя несколько недель, где-то в конце июля, в мою дверь снова неожиданно позвонили. Я отчего-то решила, что это опять он, и сочиняла про себя извинения, пока шла открывать, но на пороге увидела незнакомую женщину с добрым, но очень грустным лицом. «Я насчет консервов», – сказала она. «Каких консервов?» – удивилась я. «Муж сказал, что вы законсервируете для нас клубнику», – пояснила женщина. «А где он сам?» – спросила я и пригласила ее в дом. Странно, но ее имени и лица я не помню. И снова на моей кухне сидел незнакомый человек и рассказывал свою историю. По правде сказать, такие вечера при моей специализации – дело обычное, но ни одна еще встреча не оставляла у меня настолько тяжелого чувства. Он умер, ее муж, художник по клубнике, гений по выращиванию ягод. История оказалась банальной, и от того еще более печальной. На том месте, где находился его участок, городские власти надумали строить коттеджный поселок. Ему пообещали хорошую компенсацию, но разве могут деньги компенсировать волшебное поле? Он пришел ко мне, потому что хотел сохранить свои воспоминания об этом чуде. Когда собрали последний урожай, художник внезапно заболел – слег с высокой температурой, поначалу решили, что простыл. Оказалось, мышиная лихорадка – обычное дело для садоводов в наших местах. И пока ставили диагноз, пока нашлось место в больнице для старика, было уже поздно. «Он просто не смог жить без своего поля», – так мне сказала его жена. И я ей сразу поверила.

В глазах Александры отразилась пустота, и на мгновение мне показалось, что она снова стала Ша – той, в ком слишком много старости и усталости. Но поток по-прежнему связывал нас, словно мы были двумя облаками, и с нами играл наш личный ветер, никому больше не заметный и не доступный.

Мнеморик на ее раскрытой ладони испускал дрожащий свет. Пространство вокруг него стало плотным и осязаемым, как до этого на сцене вокруг занавеса. Я никогда не видела такого странного света. Устроители клубных дискотек наверняка заинтересовались бы этой штуковиной. Пятно света было удивительно неоднородным, словно нарисованным неровными мазками – местами светлее, местами темнее, то вдруг из светового ореола вырывался пучок лучей, будто внутри него прятался фонарик, то в нем возникала черная дыра – и казалось, что кто-то откусил от него ломоть. Все это играло, переливалось, копошилось, переходило из одной формы в другую и напоминало отвратительную биомассу, в которой пыталась зародиться жизнь. Время от времени меня пробирала дрожь, как бывает, когда смотришь на неудачный рисунок, вызывающий рябь в глазах.

– Мне приходилось слышать много разных историй. Не каждый может пропустить сквозь себя столько, не каждый способен быть вечным случайным попутчиком.

Александра сказала это совершенно спокойно, не гордясь собой и не жалея себя, просто констатируя факт.

– Мне это не так трудно, как другим. Специализация…

Ра вскинула голову, будто хотела что-то сказать, но передумала. Сергей уже не держал ее, она стояла у стены, сложив на груди руки и хмуро поглядывая то на меня, то на Александру.

– В обычных обстоятельствах я бы не стала принимать все это так близко к сердцу, – продолжала моя собеседница. – Может быть, звучит цинично или жестоко, но моя работа – не сопереживать, а сохранять воспоминания. Если я не помогла этому человеку, может быть, сам Меркабур так хотел?

Это риторический вопрос. Каждый скрапбукер время от времени задает его себе. Но никто еще не получил на него однозначного ответа.

– Меня мучил не сам факт того, что я не выполнила заказ. Кое-что другое… Я снова и снова спрашивала себя: почему сразу не объяснила все художнику? Ведь дело было вовсе не в поле. Он мог бы выращивать ягоды на пустыре или у себя на балконе, мог бы удобрять их хоть опилками, хоть мышиными хвостиками – вкус клубники остался бы прежним. У него был дар! Сам Меркабур помогал ему выращивать ягоды, и каждая была наполнена потоком. Если бы только он понял, что дело не в банановых шкурках и не в особом сорте саженцев! Если бы он только сразу рассказал мне, зачем ему понадобилось «законсервировать настоящее». Я должна была сама его спросить. Но не сделала этого.

В луче света метнулась и пропала тень, словно кто-то провел ладонью над источником света. При взгляде сквозь дрожащий свет пальцы Александры, и без того удивительно тонкие для ее комплекции, казались почти плоскими, словно отражались в кривом зеркале.

– Я поехала туда. Не знаю, что ожидала увидеть… Было начало августа, уже никакой клубники и в помине в огородах не увидишь. Мне нужно было хоть что-то, что напомнило бы мне о вкусе тех ягод. Может быть, запах листьев, или ряды грядок, или земля, к которой он прикасался руками. Увы, то место, где раньше были сады и огороды, теперь окружал сплошной забор, серый и очень высокий, выше моего роста. «Ведется строительство коттеджного поселка „Мечта“» – так было написано на заборе. Правда смешно: чтобы осуществить одну мечту, надо сначала убить другую?

«По крайней мере это лучше, чем просто убить одну мечту», – вставила Аллегра, и я пожалела, что не могу ее стукнуть.

– Я шла вдоль этого забора целую вечность, – продолжала Александра. – Профнастил – так, кажется, это называется? Рифленая некрашеная поверхность, полоска за полоской, ржавые трубы вместо столбов, похабные надписи, рваные объявления. Если задуматься, ты всю жизнь идешь вдоль уродливого глухого забора в полной уверенности, что за ним прячется чудо, надо только найти лазейку и попасть на ту сторону. Как здорово было бы забыть о том, что оно вообще существует – это чудо-на-той-стороне.